– Я прострелил насквозь 'летающего воробья', – тихо сказал я.
Женщина поинтересовалась:
– Ну и?..
– И… Все…
Женщина вздохнула, оправила халат, запахнула его поплотнее.
– Понятно, – она отошла от порога и затворила за собой дверь.
После такой встречи мне стало не по себе, а тут еще в коридоре раздался дикий истошный вопль, нечленораздельный, изредка прерываемый мужским жалким бормотанием…
– Глашенька, Глашенька… да ты, ты… погоди… успокойся… ну, так бывает, ну, случается…
– Да! – женский вопль стал артикулирвоаться, складываться в более или менее понятные слова, – бывает! Только не с вами, суками, вы все живы-здоровы, невредимы…
– Глашенька, ну что ты говоришь – невредимы, ну, как ты можешь так говорить, – бормотал мужчина.
Я почесал в затылке. Мне пришло в голову высунуться в коридор и поглядеть, что там делается, но я поостерегся, тем паче, что мужское бормотание сменилось мужским же отчаянным, но басовитым криком.
– Паскуда! Но я тоже человек, понимаешь, да? Я – не тварь, не тряпка половая, чтобы об меня ноги вытирать! Хватит! Ты окстись, дорогая, ты вспомни, о ком слезы льешь. Оденься! Я тебе сказал – оденься! Сейчас же, что ты тут устраиваешь, что ты тут…
Топот, возня, потом хлопнувшая дверь. Я выглянул в коридор.
В коридоре стоял совершенно лысый мужичок, кряжистый, в спортивном тренировочном костюме.
Мужичок все старался закурить, но у него никак не получалось.
Он чиркал и ломал спичку.
– Извините, – сказал я, – я не знал, что так получится. Меня не предупредили…
Мужичок закурил и махнул рукой:
– О чем тебя должны были предупредить, парень? Не бери в голову…
Он с наслаждением затянулся и выпустил дым к потолку.
– Все обойдется, – сказал он, – рано или поздно, это должно было случиться. Не он – так я, правда?
– Правда, – согласился я, – и тогда бы она убивалась по вам, а его упрекала бы.
Лысый мужичок стряхнул пепел на пол и не успел ничего ответить, поскольку из-за коридорного сверта, оттуда, где, по всей видимоси, находилась кухня, донеслось громогласное:
– От… архимандрит твою бога мать, кто там смолит? Ну, блин, неужели не понятно: все равно что под себя гадить. Ну, что, не дотерпеть до 'дыры неба'? Подошел и хоть ужрись этим дымом.
– Заткнись, – огрызнулся мужичок.
На кухне громыхнули сковородкой:
– Ты знаешь что, выбирай выражения – я не виноват, что у тебя – семейная драма. Подумаешь, жена – блядь! Я что же, должен по этому поводу в табачном дыму задыхаться?
Мужичок притушил сигарету о стену, бросил окурок на пол.
– Нет, – спокойно сказал он, – по этому поводу ты сейчас у меня получишь по рылу.
В ту же секунду распахнулась дверь, и в коридор выскочила Глафира. Я невольно отступил назад. Она была очень большая, голая и красивая.
– Да, – закричала Глафира, – да – блядь! Только не для таких, как ты…Я лучше этому мозгляку одноглазому дам, чем тебе.
– Была охота, – донеслось равнодушное с кухни.
Глафира внезапно замерла, ее большое красивое тело как бы одеревенело, застыло, но все это продолжалось не более мгновения.
Глафиру швырнуло на пол.
К ней кинулся лысый мужичок, успев крикнуть мне:
– Одноглазый! Тащи подушку!
Я бросился в комнату, а когда воротился в коридор с подушкой, там уже бурлила и суетилась толпа вокруг бьющейся в падучей Глафиры.
– Что-то ее больно часто бить стало, – заметила средних лет женщина, деловито заглядывающая через плечи и спины собравшихся в центр круга.
– Все, все, – отчаянно выкрикнул лысый, – утихла… Подите все, подите…
Толпа стала расходиться. Лысый помог Глафире подняться и увел в комнату.
На полу осталась дурно пахнущая лужа.
– Еще и убирать за ней, – недовольно проворчал хам, прибежавший из кухни.
Кого-то он мне напоминал.
– Между прочим, – наставительно произнесла дама, сетовавшая на то, что Глафиру стало часто 'бить', – при таких припадках происходит упущение кала или мочи.
– Ага, – подхватил хам, – стало быть, сказать 'спасибо', что не обклалась?
– Истинно, – важно кивнула дама, – и сходить за ведром с тряпкой. Ты сегодня дежуришь?
Хам, бурча, двинулся за ведром с тряпкой.
Дама повернулась ко мне.
– Очень приятно, – сказала она, улыбаясь, – я – вдова командора, ответственная за этот коридор. Вы – новенький?
– Да, – сказал я и поклонился, – Джек Никольс.
– Жанна, – сказала дама и заулыбалась.
Я заметил на верхней губе усики, но они ничуть не уродовали даму.
Вернулся хам, шмякнул тряпку на пол, принялся затирать лужу.
– Я, Жанна Порфирьевна, – предупредил хам, – так скажу. Когда его дежурство будет, я так в коридоре насвинячу, так насвинячу…
– Куродо, – охнул я, – Куродо!
Куродо, а это был он, – поглядел на меня в изумлении.
– По… по…звольте. Джекки? – Куродо разинул рот. – Батюшки-светы, ох, как тебя раскурочило! Ох, как давануло!
Жанна похлопала в ладоши:
– Как приятно! Вы что же – боевые друзья?
– Да, Жанна Порфирьевна, – заволновался Куродо, – это ж мой ляпший сябр! Мой кореш из учебки! Ой, как его сержант кантовал, ой, кантовал…
– Дотирайте пол, Куродо, – наставительно произнесла Жанна Порфирьевна, – о своих похождениях расскажете потом.
Куродо скоренько дотер пол и продолжал, швырнув тряпку в ведро:
– Его сержант в Северный запихнул – оттуда, сами знаете…
– Но ваш сержант, – заметила Жанна Порфирьевна, – вы говорили, очень нехорошо кончил.
– Да уже чего хорошего, – Куродо поднялся и поболтал ведром, – я ему сам по хребтине пару раз табуретом въехал, чтобы знал, прыгун рептильный, дракон е… трепаный, – деликатно поправился Куродо, – как добрых людей кантовать.
Жанна удовлетворенно покачивала головой. Казалось, ей очень нравится рассказ Куродо.
Тем временем в коридор вновь вышел лысый мужик.
Он угрюмо буркнул, глядя на Куродо:
– Я бы сам убрал…
– Георгий Алоисович, – строго произнесла Жанна, – это совершенно излишне. Сегодня дежурство Куродо, и вам ни к чему брать на себя его обязанности, а вот то, что вы позволяете своей жене распускаться…
– Жанна Порфирьевна, – начал медленно наливаться гневом лысый мужик, – вы прекрасно знаете, что моя жена больна.
– Милый, – высокомерно сказала Жанна, – я так же прекрасно знаю, что это не только и не столько
