И это я, обезумев горькой страстью,Возле тебя находил покой,Окунался в тебя, как в жаркое море,Пил твои груди, как пьют вино?И это я, опаленный яростью,Как адский факел дикого божества,Обвивал твою шею с радостьюХмельной, как с ненавистью хмельной?И это было не сон пустой?Я так спокоен, ни похоти, ни страсти,Дальние вздрагивают колокола,И тихо так, как бывает в церкви.Как все странно и как все чуждо!Где ты теперь? Ответа нет.Нагое тело твое — как лед,В синем свете подпотолочной лампы.Как все немо, и почему?Мне страшно, когда она так безмолвна.Хотя бы капельку крови!Чем убаюкано ее лицо?Лучше выйти. — И он выходит.Ночной ветер, вскинувши на покойницеВолосы, замер. Они взвеялись вслед,Как черное пламя, гаснущее в буре.
В майских всходах лежат труп к трупу,Лежат на цветах, на зеленой меже.Брошенные ружья, колеса без спиц,Опрокинутые железные лафеты.Лужи дышат запахом крови.То в красном, то в черном бурая колея.Белое вздувается брюхо лошади,Четыре копыта вскинувшей в зарю.В холодном ветре замерзают стоныУмирающих, а из восточных вратМерцает бледный зеленоватый свет —Узкая завязь беглой Авроры.[28]
Возле канавы у края лугаСтоит дуб, исковерканный и старый,В дуплах от молний, изгрызен бурей,Черный терн и крапива у корней.Душным вечером собирается гроза —Он высится, синий, неколеблемый ветром.Тщетные молнии, бесшумно вспыхиваяВ небе, сплетают ему венец.Ласточки стаями мчатся понизу,[29]А поверху сброд летучих мышей[30]Кружится над голым, выжженном молнией,Суком, отросшим, как виселичный глаголь.О чем ты думаешь, дуб,[31] в вечернийЧас грозы? О том, как жнецы,Отложив серпы, отдыхают в полденьВ тени, и по кругу ходит бутыль?Или о том, как они когда-тоПовесили человека на твоем суку —Стиснулась удавка, вывихнулись ноги,И синий язык торчал изо рта?[32]И висел он лето и зиму
