знаю – 'да здравствует император'. А вот что означало 'ijeb tvojiu mat'', с этим криком пулеметный расчет выкосил японскую роту, это мне уже Ржевский перевел – 'умрем за царя'! Мистер Балк, ну почему вы смеетесь?
– Джек, умоляю, идите к Ржевскому, он сейчас у санитарного вагона, – корчась от смеха выговорил Балк, – и расскажите ему до чего вас довела его интерпретация древнего русского боевого клича.
– Бурнос, – уже на русском обратился к солдату Балк, – Саша, будь ласка, проводи мистера американца к Ржевскому, он тебе все объяснит. И больше не стоит Джека бить, он и правда ни в чем не виноват. Лучше извинитесь перед ним вместе с поручиком, клоуны, 'умрем за царя' мать вашу.
– Теперь что касается вас, – Балк повернулся к Ветлицкому, – Я понимаю – рана в плечо это очень больно, а на груди наверняка еще хуже, кстати что у вас там? Но плакать при подчиненных…
– Василий Александрович, да я не плачу, я смеюсь, – оторвал наконец руку от лица поручик, – но простите, я не мог удержаться, это было действительно смешно! Да если бы вы видели лицо Лондона, когда он положив руку Бурносу на плечо… Эдакая одухотворенная возвышенность во взоре, и вдруг все это улетает после удара вверх тормашками! А больно мне только когда я смеюсь! Что до груди – слава богу я не дама… Как вы учили – когда меня пырнули штыком, провернулся уходя с линии укола и попробовал отвести арисаку предплечьем. Но немного не успел, маузер помешал, его как раз заклинило, а наган выхватить не успел… Хотя – без вашей науки мне бы не грудную мышцу пропороли, а сердце, так что спасибо!
– Не стоит благодарностей. Весело тут с вами… Кстати, любезный, а давно ли японская артиллерия на севере разгавкалась? Это ведь у третьяковцев, похоже. Я, пока с Михаилом Александровичем определялись, что-то не засек время.
– Да уж поболее часа, Василий Александрович.
– Ну-ка, немедленно порученца к Третьякову! Не нравится мне этот тамошний тарарм…
Однако послать кого-либо к соседу слева Балк уже не успел. Запыхавшийся казак на взмыленной лошади, не замедляясь врезался в толпу солдат. Не обращая внимания на мат и пару выстрелов в воздух, которыми неостывшая после рукопашной пехота 'приветствовала' его появления, он упал с лошади прямо под ноги Балка. Только теперь стало заметно, что гонец зажимает левой рукой, с зажатым в ней пакетом, пулевую рану на правой стороне груди. После безуспешных попыток разжать правый кулак, с намертво зажатыми в нем поводьями, те просто обрезали. Пока казачка, все еще остающегося без сознания, относили в медицинский блиндаж, Балк вчитывался в пропитанную кровью страничку, исписанную корявым почерком ужасно спешащего человека.
– Ну что же, товарищ Ветлицкий, хочу вас обрадовать. Еще раз эвакуировать вас в госпиталь Порт- Артура…
– Ну что я вам плохого сделал, товарищ лейтенант? Я лучше и быстрее здесь поправлюсь. Меня же там если не залечат насмерть, то так того и гляди женят, воспользовавшись тем, что я какое-то время под наркозом буду. Ни за что, – взмолился Ветлицкий, вспоминая свой прошлый опыт лечения в Артурском госпитале.
– А я про что? Вот вечно, не дослушаете, эх молодежь… В Порт-Артур вас эвакуировать наверное уже не удастся. Все это представление, что тут перед нами разыграли японцы – отвлекающий удар. Три полка прорвали наши позиции на другой стороне перешейка, на севере Тафашинских высот, и рвутся к железной дороге у нас в тылу. Третьяков контужен. И если все мы еще не отрезаны от Артура – сибиряки насмерть за дорогу бьются – то вполне от него можем быть отрезаны в течении нескольких часов. Если немедленно не поддержим их. Все, что мы можем успеть сделать сейчас, это немедленно отправить в Артур тяжелораненых на 'Поповиче', вместе с Михаилом Александровичем. В таковую категорию вы, к счастью, не попадаете, так что, как и желали, остаетесь воевать. По пути он поддержит третьяковцев, как говорится, броней и огнем.
Мы же быстро сворачиваем здешнюю лавочку. Всех годных к строевой, кто влезет, на 'Илью' и 'Добрыню'. Но только за броню. На крышах поубивает. Японцев ведь еще догнать и перегнать надо. Остальные со мной – маршем. И спаси нас грешников Бог, если не зацепимся вместе с сибиряками, кто от 5- го полка остались, у Нангалина. Там отведем за разъезд БеПо, без их флангового огня сейчас просто делать нечего. А снарядов у нас как говорится 'кот наплакал'. Хорошо если часа на два-три приличного боя.
Если из крепости быстро подмогу и снарядов не пришлют, то как держать такую ораву самураев? На Фока или Рейса надежды никакой, но Роман Иссидорович не бросит. Телеграмму обо всем этом бардаке Макарову в штаб срочно! Пусть подумают, кстати: нам сейчас очень бы пригодилась в Дальнем пара-тройка мортир с Золотой горы, может быть смогут привезти…
Все. 'Поповичи'! По вагонам раненых! Американца не забудьте!
Что еще непонятного, господа офицеры, поднимайте людей. Всех кого только возможно – сажаем на бронепоезда. Курт Карлович, забирайте в первую очередь свежеприбывших и тех, кто с нами в 'ночное' не ходил. Им лучше до Нангалина побыть за броней. Ветлицкий – на 'Добрыню'! Без разговоров. Башни вправо и марш, марш!
Соловьев, Ржевский – построить наших 'стариков'… Уяснили теперь, дорогой мой поручик, зачем мне понадобились те земляные работы у Нангалина? Соломку стелил. Как знал, что пригодится. По науке теперь то, чем мы занимаемся, называется не драп, а 'отход на заранее подготовленные позиции'. Так то.
А нам пробиваться придется, похоже, с боем. Со скоростью паровоза мы бегать не научились. Если косоглазые коллеги всерьез заинтересуются нами на ночь глядя, и к заливу прижмут, последний наш шанс – если ночью снимут миноносцами. Больше флот нам ничем не поможет. 'Победа' у них до сих пор в проходе торчит как пробка в бутылке. Сигнал миноносникам – два раза по три зеленых ракеты. Ежели его до утра не будет, могут спокойно идти в Артур, потому как одно из двух, либо мы до Нангалина добрались, либо эвакуировать уже некого.
Глава 5. Особа, приближенная…
Июль – сентябрь 1904г. Петарбург. Балтийское, Черное и Средиземное моря.
Вадик со сдавленным стоном открыл глаза, проснувшись в холодном поту… Фаворита и 'властителя дум' самодержца всея Руси форменно трясло от ночного кошмара, в котором ему привиделись последние минуты жизни отца в подвале олигарховской 'дачи' на Рублевке. Там, перед одиноким, изрядно сдавшим и постаревшим родным человеком стоял последний вопрос: слить оставшиеся полбутылки коньяка на корм генераторам стабилизационного поля и добавить тем самым себе несколько последних минут существования, или принять ее содержимое внутрь, для храбрости перед лицом неизбежного. Папа избрал для себя второй вариант… Нестерпимый ужас выбросил Вадика из пучины сна в тот самый момент, когда генератор чихнул в первый раз: он слишком хорошо помнил, что делает с человеком эта серая муть 'съехавшего с катушек' пространственно-временного континиума, которая неизбежно поглотит и подвал, и отца в тот самый миг, когда генераторы поля встанут окончательно…
Судорожно сглотнув Вадик с трудом дотянулся до стакана с холодным чаем. Сверху раздавлся топот матросских ног и свист боцманских дудок. На 'Князе Суворове' готовились к подъему флага. Мутило. Но сознание постепенно подсказало доктору с 'Варяга', что это не от стресса вызванного страшным сном. И не от вечерних возлияний избежать которых, учитывая персоналии собравшейся компании, не было и тени шанса. Просто корабль ощутимо качало, что и сказалось на уже отвыкшем от палубы вестибулярном аппарате. 'Да, папе там не позавидуешь… Нужно что-то для него придумывать, надеюсь время еще есть. Только вот с той серой мутью, перемалывающей всех почище 'мясорубки' из 'Пикника на обочине' Стругацких, теперь, похоже, уже ничего не поделаешь. И для этого вчера мы с Николаем Александровичем и Дубасовым постарались больше, чем Василий и Петрович на Дальнем Востоке вместе за все время их войны с Японией. Бедный отец!… Кстати, Петровичу нужно про все события этих двух дней написать. И немедленно, пока в памяти свежо, и меня никто не хватился.'
Новоиспеченный действительный статский советник Банщиков оделся и сполоснув наскоро лицо подсел к бюро, где были и бумага и чернила. Командир 'Суворова' каперанг Игнациус не только любезно предоставил ему свою каюту, но и позаботился о том, чтобы все необходимое для работы было под рукой. Тут же, рядом с писчими принадлежностями, Вадим увидел и несколько карандашных набросков, видимо
