С чувством радости и без
…Лиде Колесник не удалось набрать внизу код. Приходится мне спуститься. В шортах и рубашечке с коротким рукавом — я так все время хожу по квартире, если нет инея на паркете — люблю чувствовать себя немножко в лете.
Поднимаемся ко мне, я достаю коньяк.
— Нет-нет, — сразу отказывается Лида. — Я же за рулем.
— Бросишь машину. И, кстати, где апельсины?
— Ты хотел сегодня?
— А когда? Давай налью тебе чисто символически.
— Нет, ни капли. Лучше чай.
Ставлю на место бокалы и коньяк, завариваю чай. Садимся на кухне. Пока делаю чай, все время смеемся. Это так здорово, когда с девушкой много смеешься!
— Как дела на площадке? — спрашивает.
— Сегодня снимали в реальной психиатрической лечебнице.
— В Новинках?
Меня это веселит.
— А откуда ты знаешь, где у вас психиатрическая лечебница? — подмигиваю с подтекстом.
— Чем бы в тебя кинуть… — смеется.
Или она спрашивает:
— А где у тебя это…?
— Что? Ванна? Туалет? Или, может, сразу спальня?
— Ты покажешь мне что-нибудь, — напоминает.
Ставлю первые серии. Пока смотрим, неоднократно звонит ее телефон. Сначала мама. Потом еще кто-то. Лида выходит в коридор разговаривать.
— Мне очень понравилось, — говорит после двух серий. — У тебя есть что-нибудь накинуть? А то холодно.
Приношу плед, укутываю ей плечи.
— Ты так по-летнему одет, — замечает. — А я мерзлячка.
— Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то путь к сердцу женщины лежит через хороший плед!
— Можно тебя попросить? — говорит смущенно. — Переписать наши сцены…
— Конечно. Только я еще не разобрался, как это делается.
— Я привезу чистый диск.
— Ну, что ты, не надо, я найду…
Она удивленно хлопает ресницами. Что я не так сказал? А, понятно! Ну, типа, «не приедешь ты сюда больше ни с какими дисками, я лучше сам диск найду, чем тебя еще раз приглашу…»
— Я найду диск, приезжай просто так, — едва сдерживаюсь, чтобы снова не рассмеяться.
— С апельсинами приеду, — напоминает.
— Да, уж, пожалуйста!..
В начале второго собирается. В коридоре мы целуемся.
— Я встала тебе на ногу, — смущенно шепчет.
— Ничего, стой, на здоровье!
— Спасибо за чай…
— И тебе спасибо. Что не напоила коньяком.
— Ну, да… Нельзя, завтра же работа…
— Вот, именно!
— Мы еще как-нибудь встретимся, когда не надо будет торопиться…
— Да, мы ни в коем случае не будем торопиться!.. И я возьму в группе парковочные буи…
— В каком смысле?
— Забронирую место для твоей машины у подъезда.
— Понятно. Буи — это обычно на воде.
— А слово хорошее. Такое емкое. И всего три буквы…
Наконец, отпускаю. Она выскальзывает за дверь, жмет на кнопку лифта. Кнопка не загорается.
— Ну, вот… — огорчается. Мне кажется, будь ее воля, она бы сейчас ушла, как добрая фея — превратившись в прозрачную серебряную пыль… По-моему, девушки испытывают потребность в волшебстве куда чаще, чем мы — им хочется все время производить сказочное впечатление…
Я снова целую ее.
— Ну, вот, опять улыбаешься, — замечает.
— Да? А я и не заметил…
Почему с одними все случается в первую же ночь, и не чувствуешь радости, а с другими не случается, а радость переполняет сердце?
В восемь утра выхожу из дому. На улице туман, накрапывает, но радость переполняет меня. Мне кажется, я все еще улыбаюсь. Забираем Олега Шкловского. Он приехал ранним московским поездом. Ему сняли квартиру в кирпичной пятиэтажке в двух шагах от меня.
Олег энергично выскакивает из подъезда в модном спортивном костюме, как будто на зарядку или на свидание с какой-нибудь чемпионкой. Свежевыбритая круглая голова его задиристо блестит и похожа на бильярдный шар. Запах его дорогого парфюма немного напоминает коньяк. А может это и есть коньяк, выпитый ночью, в поезде, интеллигентно влитый походной рюмочкой — почти у всех артистов они имеются — в бильярдный шарик головы.
— Здравствуй, о великий, прославленный, талантливый, лучезарный! — кричит, плюхнувшись на заднее сиденье.
— Еще раз, — просит Вадим, имея в виду плохо закрытую дверь.
— Что? — переспрашивает Олег.
— Ну, повтори все то, что ты только что обо мне сказал! — мгновенно реагирую.
Актерские вагончики дислоцированы у здания заводоуправления. До обеда у нас несколько сцен в кабинетах. Олег надевает белую рубашку, черный галстук, черный костюм-тройку и становится похож на Ленина. Сидим в вагончике, гоняем текст. Олег репетирует ярко, звонко, как будто наслаждается бодростью и талантом, или как будто мы с ним в вагончике не одни. Может, так и есть — в большинстве творческих людей живет еще кто-то, невидимый для окружающих и бесценный для нас — наш внутренний зритель, или цензор, или спаринг-партнер…
Объезжаем по городу вокруг гигантской территории завода к главной проходной. На улицах по- прежнему густой туман. Машины пробираются, как кроты, почти вслепую. Наружное освящение включено. Неоновые надписи в витринах сливаются в пестрые акварельные пятна. Желтые лампы фонарей похожи на головки одуванчиков. Если ты не за рулем, туман успокаивает. Хочется быть добрым и всех любить. Но ни то, ни другое невозможно, когда воюешь за место под солнцем, спрятавшимся в тумане. Если мир создан таким сознательно, тогда я ничего не понимаю. И значит, буду разбираться — это тоже моя тема! Скорей бы зима — зимой не бывает туманов.
После поджога завода милиция находит обгоревшие трупы. На роль трупов утверждают двоих парней из массовки. Один в кадре до поджога. Второй — после. Два разных грима. Первый труп должен быть бледным, второй обожженным. Первый грим делать три минуты, второй около часа… «Трупы» спорят, кому быть обожженным — это с их точки зрения выигрышней. В конце концов, на спичках тянут жребий.
— Я не буду после съемки разгримировывать лицо, — заметив мое удивление, объясняет парень, выигравший обожженный грим. — Только тело разгримирую, чтобы одежду не запачкать. Так и пойду домой
