из массовки кричит не по сценарию:
— А мне не надо открывать ворота. Я не хочу работать!
— Ну, значит, ты, сука, сейчас вылетишь отсюда к чертовой матери, и денег за съемки не получишь, — рычу в мегафон. — А если еще раз откроешь пасть, я тебе этот мегафон в глотку запихну!
Никто такого не ожидал. Я и сам не ожидал. В толпе воцарилась гробовая тишина. «Ну, думаю, сейчас они меня порвут!» Но люди вдруг заулыбались и зааплодировали…
После съемок едем в одной машине с актрисой Мариной Деникиной.
— Тебе надо сходить в баню, выпить водки в хорошей компании, — говорит, видя мое понурое состояние.
— Ты готова составить мне компанию? А ничего, что уже пью таблетки?
— Ничего! Только надо не злоупотреблять ни тем, ни другим. Надо знать пропорции.
— И ты знаешь?
— Знаю, можешь на меня положиться.
— Хорошо, я на тебя положусь, — говорю, подчеркивая двусмысленность фразы.
Смеемся. Марина смотрит на меня почти влюбленно. Что-то я не понимаю. Она развелась? Или это такая дразнящая манера невинного флирта? Кажется, я перестал разбираться в женщинах.
Вечером она мне звонит. Не сразу врубаюсь, какая Марина.
— Ну, я не знала, как представиться, бывшая жена, бывшая любовница…
Имеет в виду наши с ней экранные отношения, конечно. Но в первую секунду это еще больше запутывает.
— Что делаешь? — интересуется.
— Ложусь спать.
— Как насчет, выбраться куда-нибудь? Боулинг любишь?
— Могу составить компанию, но не сегодня.
— А если мы за тобой заедем?
— Я бы рад, но напился тут всего.
— Один напился?
— Имею в виду молоко с медом и таблетки. Сижу сейчас, закутавшись в плед.
— Поняла — тебя трудно вытащить.
— Я буду рад встретиться, но давай в другой раз.
— Сегодня днем в машине мне показалось, что мы поняли друг друга…
— Маринка, мне очень приятно, что ты позвонила!
— Все, ладно, пока!
Обиженно отключилась. У меня не так много принципов, но один из них особенно чту — не встречаться с замужними. «А как же Светка?» — мог бы напомнить Чернов. Светка — исключение, но у нас с ней есть этому оправдание.
Беру телефон и звоню ей.
Светка долго не подходит, но потом все же берет трубку.
— Ты чего так поздно? — ворчит сонно. — Что-то случилось?
— Нет, ничего, просто захотел услышать твой голос. Ты там можешь говорить?
— Муж в командировке.
— Он у тебя все время по командировкам, да?
— Леш, ты мне за этим звонишь в час ночи?
— Извини, у нас только двенадцать, я забыл про разницу во времени. Ну, ты как вообще?
— Вообще нормально. Все?
— Что собираешься делать в ближайшие дни? Если у тебя нет особых дел, приезжай в гости.
— А ты все еще там?
— Да, если бы я вернулся, то ты бы знала… У меня тут выходной намечается — приезжай, покажу город. Есть ночные поезда… Или прилетай первым самолетом — он в семь утра, кажется. Я встречу.
— Ты в своем репертуаре, — бормочет недоверчиво. — Ты там выпил что ли?
— Нет, Свет, я не пил. Но сейчас открою бутылку водки, выпью целиком из горла, и сорву завтрашнюю съемку, если не пообещаешь, что приедешь.
— Съемку срывать не надо, иначе тебя не будут нигде снимать. Ложись и спи!
— Не понял, Свет, что ты решила? Ты приедешь или нет?
— Мне надо подумать.
— А что думать — тут лету час.
Замолкает и чем-то там шуршит. Видимо, разворачивает шоколадный батончик. Она жить не может без этих батончиков. Я всю жизнь покупаю их для нее килограммами. Иногда, натыкаюсь дома на пакет с батончиками и вспоминаю, что сто лет ее не видел и пора пригласить. А то батончики испортятся…
— Так что, Свет? — напоминаю о себе.
— Хорошо, я тебя поняла, — отвечает, жуя. — Посмотрю, что можно сделать и напишу.
Терпение
Ночью проснулся от кашля. Грудь болит. Голова трещит. И никак больше не заснуть. Поставил градусник — 38,6. Лежу и думаю: «Блин, что же делать? Как не сорвать съемку?» Съемка тяжелая. Снова огромная массовка. Снова выступать с трибуны, убеждать…
Просыпаюсь в семь утра и сразу за градусник — 38,4. Звоню второму режиссеру.
— Можно что-то придумать? — спрашиваю. — Например, снять только мои крупные планы, и отпустить меня домой. Если хотя бы день не отлежусь — точно разболеюсь.
Через пять минут перезванивает:
— Лешечка, потерпи! Ничего сделать нельзя. Володя тоже заболевает. Все заболевают! Но мы должны добить завод!
Когда приезжаю на площадку, там дежурит Скорая. Две веселые девушки в белых халатах подбегают с фотоаппаратом.
— А мы вас ждем! Можно сфотографироваться?
— Да, малышки, но сначала засуньте мне меж лопаток стетоскоп и послушайте, что в домике…
Открывают нараспашку дверь своей Газели.
— Милости просим — залезайте, раздевайтесь!
В Газели дубак, как на улице.
— Родные, у меня вообще-то температура, ваша каталажка меня убьет…
— Что же делать?
Приглашаю в актерский вагончик. В тепле прослушивают легкие, меряют температуру.
— Сейчас у вас 37.9, и хрипов нет. Типичный бронхит. Пейте больше горячего и поменьше выходите на улицу…
Легко сказать! Ну, хоть хрипов нет, и то хорошо. Сейчас здесь все боятся этих дурацких хрипов. В газетах пишут о смертельных случаях. Называют легочной чумой. Вспоминают пандемию «испанки» в начале прошлого века. Начинается с обычной простуды и температуры. В течение четырех — пяти дней вирус поражает внутренние органы, в первую очередь легкие, и тогда уже трудно спасти. Надеюсь, журналисты преувеличивают, как всегда… Спасать всегда трудно, кстати, но было бы желание… А еще я знаю — некоторые сами не хотят чтобы их спасали. Таких, как ни бейся, не спасешь. Душа — это все-таки очень сложная мышца!
С самолета привозят Пашу Глазкова. Он как обычно бодр, жизнерадостен и слушать не хочет ни о каких свиных гриппах. Называет это все «поросячьими хитростями», чтобы отлынивать от работы.
— Ну, как же так, старик? — возмущается энергично, но сочувственно. — А я-то надеялся, что в
