равной которой не было за всю войну.
Как люди и все, людьми сотворенное, война имела свою судьбу и была на исходе. Москва наполнялась жителями и даже кошками, которых привезли целый вагон, чтобы они съели расплодившихся мышей. А самих кошек решили не есть, и Болонка помалкивал про бэд кэта. Но жизнь Песочного дома не менялась, как Авдейка ни отыскивал в ней признаки скорой победы.
Иришка по-прежнему ходила лозой, Глаша принимала летчиков, а мама-Машенька сидела в кресле 'ампир', читая любовные письма дяди Коли-электрика без обратного адреса. Данауров, который не верит, дремал у подъезда, время от времени просыпаясь и суя в ноги прохожим черную палку, Феденька торговал углем, а Степка пела и выскакивала полуголая из раскаленного подземелья.
# # #
- Ты как из ада сбежала, - сказал Кащей, останавливаясь у лавочки, где сидела распаренная Степка. - Поди и не страшно будет на сковородке жариться за грехи-то?
- И... милай, какие наши грехи, - ответила Степка. - Надысь историю слышала - страсть! Вот где грехи - нашим не чета.
- Говори, только толком, - сказал Кащей. - У меня перерыв кончается.
Лерка, вышедший после болезни, ослабевший и ослепленный мартовским солнцем, нетвердо прошел подворотней и стал у двери кочегарки рядом с Кащеем и Авдейкой, едва заметив их.
- ...огромный такой кобель, овчарка, злющий - страсть, проходу никому не давал. Вот с ентим кобелем дамочка каждый день и прогуливалась, - говорила Степка, вылизывая кончиком языка сохнущие губы. - А он холеный, цепочка на ем чистого золота - идет, изверг, скалится. Время подошло, мух этой дамочки и возвращается, - продолжала Степка. - Весь в орденах - чемодан кожаный цельный.
- Это ордена-то в чемодане? - спросил Кащей.
- В чемодане. Такой начальник, что и орденов показывать не моги, - Степка подняла палец и зашипела. - Шш... Вот какой начальник!
Внезапное беспокойство овладело Авдейкой, он не понимал, что мешает ему слушать Степку, а потом нашел взглядом Сахана, затаившегося в подворотне. Вобрав голову в плечи от непереносимого стыда, который вызывали в нем идиотские россказни сестрицы, Сахан страдал, но терпел, не желая упускать Лерку.
- И только муж к дамочке по ентому делу... - Прервав рассказ, Степка часто и пылко захихикала.
- Степка! - позвал Лерка.
Степка осеклась, подняла лицо, досадующее на то, что ее прервали на самом интересном месте, и, недоуменно прищурясь, уставилась на Лерку.
- Степка, - произнес Лерка уже беззвучно, уже похолодев до немоты от того, что она не узнает его.
Вырезанная мартовским солнцем из черного провала кочегарки, сидела перед Леркой его сокровенная женщина - дворовая идиотка, и не помышлявшая о том, кто владеет ею по ночам, кому раскрывается она так беззаветно, кого принимает в свою плоть.
Кащей нетерпеливо пнул Степкин валенок, и она продолжала:
- ...ну, по семейному, значит, делу. Тут кобель на него как рыкнет - и сам на красавицу полез. Муж, начальник-то, за пистолет, обоих разом и порешил - и красавицу, и кобеля. - Степка замолчала и торжествующе огляделась. - Вот где грехи - нашим не чета.
- А ты не врешь часом? - спросил Кащей.
- Вот те крест. Мне Верка сказывала, воспитательница, знаешь, может? Голодовала Верка с детства, сиськи у ней не выросли, вот и пришлось в воспитательницы идти. Она врать не станет.
'Как же я теперь? - думал Лерка. - Это каждый... все видят - она Сахана сестра, идиотка и говорит постыдное. Но нет...'
- Так что начальнику было? - спросил Кащей.
- Ничего. Приехала было милиция, а тут начальник над этим начальником такой главный, .что и не скажешь. 'Уезжайте, - говорит милиции. - Он право такое имеет - врагов стрелять'. Милиция и уехала.
- Что бабу порешил - понятно, - глухо и задумчиво произнес Кащей. - А вот права такого ни у кого нет. На то закон есть, суд. Дело-то мокрое.
- Какой ему закон, когда он - во какой начальник! - ответила Степка. Она развела руки, чтобы нагляднее были размеры власти и важности начальника, и вдруг заплакала.
'Законники! - презрительно отметил Сахан. - Но ты, Кащей, радуешь! Дураком, значит, решил прожить? Забыл, как Парфена замели, соседа твоего бывшего? Поди помнишь, газету на закрутку с оглядкой рвешь - не дернуть бы ненароком речь вождя или портрет чей не пожечь. Закон, Кащей, дело строгое, если его для Парфена не нашлось, так и ни для кого нет. А нет закона - топор хозяин. Тем, кто в силе, он - топорищем в руку, а шестеркам вроде нас с Парфеном - лезвием по шее. И все это, Кащей, ты не хуже меня знаешь. Нет, наврал книжник про тесемочку - все человечки видят, да только не признаются, жить хотят. Одна Степка и ляпнула по глупости'.
Степка между тем продолжала рыдать.
'...нет, нет, - твердил Лерка. - Это моя женщина, я могу прийти к ней, раздеть ее. Я ее всю знаю. Там, ближе к животу, на ноге у нее ссадина и припухлость после того, как она налетела на черенок лопаты. Надо осторожно, ей больно, когда там касаешься. Надо эту ногу отвести в сторону и чуть вверх, и...' Лерка вздохнул судорожно, в голос, и отступил на шаг. Жаром плеснуло из раскрытой топки - я он увидел, что менялось так в Степкином теле, ощутил ладонями отвердевшие груди и закругленный живот. Она была беременна, его Степка.
- Это бред, - неслышно прошептал Лерка дрожащим ртом и, зачерпнув снег, растер им лицо. - Дворовая идиотка с моим ребенком в животе рыдает над какой-то чушью, и все забавляются ею - это нельзя, это бред.
- Ты чего, Степка? - спросил Кащей, снова пнув черный валенок.
- Дамочку жалко. Красивая, говорят, была, молодая. Страх как война над бабами злобствует - вон в какой грех ввела.
- Будет тебе - война, война. Нечего под кобелей лезть, - ответил Кащей и ушел.
Ушел и Лерка, а за ним, словно на невидимой нитке, потянулся Сахан.
Авдейка сказал Степке:
- Не плачь. Это неправда все.
- Как так?
- Собак еще в сорок первом году съели, я так и не видел ни одной. А другие на фронте погибли. И стрелять некого. Неправда, что собаку застрелили.
- Правда, правда, правда! - страшно прокричала Степка и затрясла головой.
# # #
Лерка уходил, держась в тени, скрывая себя от беспощадного солнца.
''Правда! Правда!' - настигал его Степкин крик. - Правда, пусть идиотка, но одушевленная же она! Как же может она не узнать? Ведь ночью она опять меня ждать будет и откроет мне все'. Лерка ощутил на себе зубья капкана, рванулся и взмок от беспомощности.
Сахан понуро следовал за Леркой по пятам, ничего уже от него не ожидая, как-то сразу забыв, зачем добивался его полгода. Заметив, что Лерка странно завертелся на месте, будто вывинчиваясь из одежды, он испуганно спросил:
- Лерка, ты что?
Лерка остановил на нем оторопевший взгляд, дернулся сказать что-то, но промолчал. Стоял перед Саханом, пошатываясь от неотвязной мысли; 'Племянник Сахана. Мой ребенок - племянник Сахана. Если я все же застрелюсь, он останется племянником Сахана. Идиотом и племянником'.
- Ты что, Лерка? - повторил Сахан.
Лерка увидел вдруг, что Сахан любит его, и так был поражен, что сбился с проклятой мысли. 'Ненавидит и любит, - поправился, - не умеет он иначе. И что? Что это меняет?'
- Не играли мы этот год, - почему-то сказал Лерка, указывая на снежный бастион. - А крепость можно сладить на славу.
Сахан голос потерял от неожиданности, сквозь засветившуюся радость разглядывал Лерку. 'Скучаю по нему, - мелькнуло, - давно как скучаю по нему'.
- Так не поздно! - выкрикнул, совладав с голосом. - Залить - и за пару дней тут такое будет!
- Хорошо бы, - сказал Лерка растерянно. - Давай, Сахан.
Лерка ушел, Сахан облокотился о парапет, с застывшей улыбкой следил, как, набирая ход, обрушивается подъездная дверь.
'Вот и снова дождался - да не того. Мой-то Лерка вышел весь, а этот странный, больной. Вот и конфетки-бараночки... А я-то полгода про смену юную плел, да чистоту рядов, да про врагов внешних с внутренними. По ветру плевал, шестерил, папашу убитого, как чурбачок, под ноги подкладывал, чтоб только рожу начальство приметило. Гладеньким стал - не ухватишь. И таким-то подлецом за Лерку хотел уцепиться, за дружбу его? Да ему все это начальство с холуями да покоями мраморными еще отвратнее, чем мне, - он-то ими с детства сыт. Другим Лерка живет, да только чем - мне не скажет. Кто я ему? Дворовый мародер, выскочка с барабаном. И позабавиться он со мной согласился - как обноску кинул, чтоб места своего не забыл'.
Сахан оттолкнулся от парапета, ушел непослушными шагами и не помнил дней своих и часов, когда заливал из шланга снежные укрепления, что-то добывал, ругался с кем-то, а потом с тупой покорностью, как приговоренный, взошел на ледяной вал и ударил сбор.
# # #
Авдейка, вскочивший на призывную барабанную дробь, зажмурился от сверкания снежной пыли. Прибранный выпавшим за ночь легким снегом, двор таился в голубых изломах, льдистые блики скользили по неприступной стене крепости, и сыпались удары белых барабанных палочек.
У опушенной снегом пирамиды угля возле кочегарки шло деление на 'фашистов' и 'наших'. Поредевшие Сопелки еще до начала игры успели подраться за места в наших, а эвакуашки, обреченные представлять фашистов, держались вокруг Марьяна, крепкого круглоголового парня, недавно вернувшегося из Горького. По силам и старшинству Марьян мог претендовать на место в наших, но он помнил свой двор и держался правил.
- Я вырос! - кричал Болонка. - Не пойду в фашисты!
- Все выросли, - ответил изуродованный Сопелка.
- Я теперь сильный, я гири поднимаю, - настаивал Болонка.
- Все гири поднимают. К нам эвакуашку, к нам! - кричали фашиствующие Сопелки, завязывая тесемки ушанок.
'Гордецы, - лениво думал Сахан, наблюдая за распрей и механически стуча в
