разговаривали, шутили. Боярин Умильный на дальнем краю стола вел с Лукой подробный разговор о делах торговых и Волге. То ли про ограбленного купца жалели, то ли сами заняться торговлей собрались. Оглядев ближайшее пространство, боярский сын подтянул к себе блюдо с заливными заячьими почками и принялся уплетать начавшее подтаивать желе с помощью своей огромной ложки. Когда на зуб попадалось мясо – его Андрей тоже не выплевывал.
– Ну как тебе, служивый? – боярин подсел рядом, когда блюдо оставалось только вылизать.
– Хорошо, – Матях оглядел комнату, в которой тут и там похрапывали бесчувственные тела. – Жалко только, кроме имен и не знаю ни про кого ничего.
– А чего знать? – пожал плечами Умильный. – Ну вот он… – указал боярин на спящего на лавке уронив руки на пол, Ахмеда. – Два года назад, в третьем Казанском походе, он во главе засадного полка татарский отряд хана Япанчи, что в Арском лесе скрывался, разгромил начисто, и еще пятьдесят верст по степи недобитков гнал. Вася, Люмишин, – этот боярин отдыхал, подложив под голову миску из-под квашеной капусты, – Вася, он словом силен. Нынешним летом в Лифляндию ездил, и с епископства Дерптского вытребовал недоимки за пятьдесят лет, что те платить государю отказывались. А Лука, что на князя обиду ноне держал, он в Полоцке в полку левой руки Тайницкую башню захватил, и тем победу в осаде определил.
Победитель Полоцка валялся на полу, одной рукой сжимая пустой медный кубок, а другой – вцепившись себе в бороду.
– Давай и мы выпьем, – предложил Умильный. – Мы ведь, служивый, пиво собираемся пить, а не разговоры умные вести. Да и нехорошо. Все ужо развеселились, одни мы сидим.
Матях с сомнением покосился на «павших» друзей. С одной стороны – он бы предпочел уснуть в постели. С другой – упасть на пол меж покорителями Полоцка и Казани в общем, не так уж и стыдно.
– Выпьем, – согласился Андрей. – Выпьем пиво пенное, будет жизнь отменная. Выпьем, а уж потом смотреть станем.
Дни после пира Андрей и Илья Федотович посвятили собиранию сделанных заказов. Купец Калистрат Ефремович сшил отличный, ладно сидящий по фигуре боярского сына темно-зеленого сукна зипун, едва доходящий до колен, изнутри утепленный овчиной, снаружи опушенный куницей, а по всем швам шел витой, ярко-желтый шнур. Ферязь, на поверку оказавшаяся узкой длиннополой жилеткой – то есть, совершенно без рукавов – была подбита соболем, приятно ласкающим горло. Бронники так же изготовили заказ вовремя – и Матях впервые смог ощутить на своих плечах тяжесть настоящего, собранного из прочных булатных пластин, доспеха.
– Домой вернемся, каждый день носи, – посоветовал Умильный. – Пока не привыкнешь, не станешь себя в нем, как в рубашке чувствовать.
Островерхий шлем поначалу показался слишком большим – но когда мастера предложили сперва одеть подшлемник, то сел на голове тютелька в тютельку, даже снимать показалось жалко. Но на Руси ходить в мирное время в броне не принято – пришлось перекладывать в сумку.
– Думаю, Костя, пора и мне прощаться, – сообщил хозяину Илья Федотович, когда они вернулись к князю на двор. – Выпьем сегодня пивка напоследок, а завтра и в путь.
– Торопишься, Илья, – с улыбкой покачал головой князь. – Али ужо раздумал в поход на ногайцев поволжских идти?
– Никак, государь решился дело сие дозволить? – моментально встрепенулся Умильный.
– Государь – нет, – пожал плечами хозяин дома. – Но ведь есть люди, что и нашептать ему могут. Про набеги их на вятские земли, про купцов разоренных, про сношения с султаном.
– Кто? – кратко поинтересовался боярин.
– Дьяк Адашев, – улыбнулся князь. – Слыхал про такого?
– Как же не слыхать, – задумчиво пригладил бороду Илья Федотович. – Два брата, и обоих Иоанн Васильевич жалует, и весьма. Так и что он сказывал?
– Пока ничего. Но сегодня я ему на баловство ногайское пожаловался, про беды твои передал, а заодно и про Андрея Беспамятного, что с собой невольницу возит изумительной красы, и никому ее не показывает. Любопытство одолело Даниила Федоровича. Желает он увидеть вас завтра поутру. А уж как поговорить с ним сможете – то ужо ваша забота. Я, что мог, сотворил.
– Утром? Лепо… – боярин подошел к хозяину и крепко его обнял. – Благодарствую тебе, Костя. Удружил. Век помнить стану.
– Может, и не выйдет еще, – пожал плечами князь.
– То неважно. Главное, опереться друг на друга можем. А татар я так или иначе, а все одно достану. Не прощу!
То, что Даниил Адашев является приближенным царедворцем, Матях знал. Раз уж он в учебники школьные вошел, и даже запомнился среди Годуновых, Отрепьевых и Сусаниных – стало быть, фигурой был заметной. Потому-то Андрея ничуть не удивило, что обитал дьяк в самом Кремле, в каменном двухэтажном доме возле высокой Боровицкой башни. Одолженная князем Гундоровым тяжелая карета, обитая снаружи тонкими бронзовыми листами, а изнутри – бархатом, остановилась возле крытого тесом крыльца. Приоткрыв занавеску, Илья Федотович кивнул, открыл правую дверцу. Матях вышел с левой стороны, подал руку Алсу, помогая ей спуститься.
Наверное, боярин, подающий невольнице руку, смотрелся комично, но как ни старайся – а от воспитания двадцатого века так просто не ибавишься. К тому же, понять, что за женщина приехала в дорогой упряжке, было невозможно: для визита Умильный купил несколько шелковых и пуховых платков, которые сейчас лежали у татарки на плечах, обнимали ее у пояса и даже закрывали голову, пряча от посторонних взоров женское лицо.
Из-под тонкой ткани девушка наверняка все прекрасно видела, однако Андрей, не в силах отделаться от ощущения, что у спутницы закрыты глаза, взял ее под локоть, подвел к крыльцу, помог подняться на ступени.
В богато изукрашенных, расписных сенях с высокими окнами, забранными разноцветным витражом, в простенке друг напротив друга висели большая икона «Троерукая» и толстое зеркало в богатой резной раме. Бывший сержант впервые за много месяцев смог взглянуть на себя со стороны: высокие красные яловые
