Грозному, умеющему беречь друзей и не боящемуся истреблять уродов.
– Сам я дождусь подхода всего ополчения вятского и вместе с оставшимися стрельцами опять же по Волге пойду, берега ее досматривая. И думаю, что коли мы с тобой дело свое честно исполним, то промеж рек обеих бунтарей до весны не останется. Как считаешь, Илья Федотович?
– Благодарю за доверие, Даниил Федотович, – склонил голову боярин Умильный. – Долг свой исполню на совесть. Однако же, дабы выступить завтра в срок, дел сегодня сотворить надобно немало. Дозволь уйти от гостеприимства твоего.
– Дело государево превыше всего, – кивнул дьяк. – Ступай.
Матях, торопливо допив сбитень и сунув чашку холопу, вслед за боярином выбежал наружу. Бутерброд с мясом остался у него в руках – пока Андрей раздумывал, что с ним делать, они уже оказались на улице.
– У тебя серебро накопленное с собой? – повернулся к нему Илья Федотович.
– С собой. Куда я его дену? На карточку положу?
– Лепо, – боярин, задумчиво напевая, взял с хлеба ломоть мяса, отправил его в рот, выбрал еще. – Лепо… Нужно послать Касьяна, пусть купит шатер, али палатку немецкую. Коли я воевода левой руки, на ковре мне ночевать не по чину. Опять же, бояр к себе зазывать срамно без крыши. И коли встретится и по деньгам будет, складень[131] пусть купит. Прошу, служивый, ты с ним ступай. И чести к тебе более у купца станет, и однорукому трудно холопу. А я побегу знакомцев искать, у кого серебра занять можно.
– Зачем? – не понял Андрей, и торопливо запихал в рот оставшееся мясо – пока Умильный опять руку не протянул.
– Ты же слыхал, не велел государь татар честных трогать. Значит, скотину на мясо для рати за серебро покупать придется. Пока ворога найдем, как бы брюхо не подвело. До Каспия-моря путь не близкий. И сена, сена надобно поболее. У коней без него брюхо пухнет, а в степи взять негде. Не косят его татары, их табуны прямо в снегу пасутся. А нам пасти лошадей весь день нельзя. Нам идти нужно.
Со стрельцами и трехтысячным боярским ополчением попавшая под руку боярина Умильного рать выросла до невероятных размеров. Одних воинов знамо сколько, да у каждого два коня заводных, да на троих-четверых одни сани, да на каждых санях по смерду, к ратному делу бесполезному, но за добром следящему. Обоз аж на целых пять верст растянулся. Если первые всадники уходили в путь на рассвете, то последние трогались, дай Бог, около полудня. Первые становились лагерем в ранних сумерках – последние подтягивались ужо в полном мраке.
Однако обоз шел, и довольно ходко. Всего за два с половиной дня он добрался до выстроенной из сплавных бревен небольшой крепости возле слияния сразу нескольких рек. Илья Федотович, сберегая время, останавливаться здесь не стал и сразу отвернул на звонкий лед самого крупного из притоков, двигаясь до сумерек. Здесь он впервые приказал поставить гуляй-город.
Стрельцы заворчали, но подчинились, споро подняв и закрепив на подпорки невысокие, чуть выше человека, бревенчатые щиты с небольшими бойницами, и вскоре лагерь оказался окружен натуральным тыном, хотя и не вкопанным в землю. А поутру походный порядок перестроился коренным образом. Теперь первыми уходили в стороны дозоры, конные разъезды из восьми-одиннадцати бояр. Затем с места снимался отряд из трех сотен витязей под рукой юного, но знатного боярина Петра Ховрина, а следом в седла поднимались стрельцы. В путь они отправлялись вместе с уложенным на сани гуляй-городом, готовые быстро выстроить походную крепость в любом месте. За ними тянулись сани с едой – дабы, когда рать на отдых останавливается, кашевары успели состряпать снеди еще до ночлега. Потом во главе с боярином Умильным шла кованная рать, способная по тревоге в две минуты разобрать рогатины, приготовить луки, а затем ударить единой тяжелой массой. Последними тянулись сани с прочим добром и припасами, ныне пока ненужными, рядом с ними, под присмотром еще трех дозоров, шли запасные лошади.
Еще день пути – и впереди обнаружился волок. Засыпанные толстым слоем снега, темные холодные мазанки с ребрами жердей вместо кровли, трое больших салазок, на коих вытягивались из реки тяжелые торговые ладьи, уходящие в белую искрящуюся степь дубовые рельсы с пазами под катки. Все казалось мертвым, брошенным людьми еще годы назад. Однако Матях был совершенно уверен, что к тому дню, когда сюда по весне прибудет первый кораблю, а купец достанет из сундука тяжелый мешочек с серебром для платы за переволок – здесь его уже будут ждать десятки, если не сотни трудолюбивых рабочих.
– Привал, – разрешил подъехавший к передовому отряду Илья Федотович, впервые остановив движение обоза до темноты.
Стрельцы, поднявшись со льда на прибрежный взгорок, принялись выставлять гуляй-город, Трифон, повернув скакуна помчался назад, к обозу, предупредить, чтобы дровами запаслись. Где-то версту назад головной полк как раз миновал небольшую рощицу. И кроме как в ней в здешних степях топливо брать было негде. Ефрем и Прохор под командой Касьяна раскидывали шатер. Точнее – палатку, поскольку на богатый татарский или османский шатер, укрываемый коврами или, хотя бы, лосиными шкурами, украшенный шелком и бархатом, утепленный верблюжьим войлоком Умильный, в предчувствии близких расходов, разоряться не стал, обойдясь куском белой парусины из нищей Европы. Восемь шестов, рулон ткани – вот и весь дом. Холопы внесли ковры, расстелили на земле. Поставили два сундука, прикрыв их английским сукном, разложили в правом углу складень. Внесли седла походных коней – никакой иной мебелью Илья Федотович запастись не смог.
Боярин вошел под полог и остановился, наблюдая как Прохор, растопив набитый снегом самовар, нарезает туда намертво застывший мед. Ситцевый мешочек с пряностями – имбирем, гвоздикой, шафраном, корицей, перцем – уже лежал внутри.
– Ну, скоро?
– Батюшка, дык зима на дворе! Токмо разгорелось все…
– Ох, гляди, выставишь меня невежей, – покачал головой Илья Федотович и повернулся к Касьяну. – Созывая бояр нижегородских. Скажи, воевода требует. И со снедью поторопи. Угостить я гостей обязан, коли зову.
По счастью, бояре стали собираться только через пару часов, когда под защиту гуляй-города заполз длинный походный обоз. К этому времени не только самовар успел хорошенько прокипятиться, но и прожарилось над углями жаровни сочное, с прослойками жира мясо домашнего кабанчика, порезанное на ломти и щедро пересыпанное солью с перцем.
Боярин Умильный, сняв налатник и кинув на плечи, поверх байданы, соболью шубу, сидел на сундуке. Матях, волей судьбы оказавшийся кем-то средним между адъютантом и начальником отряда личных телохранителей, встал рядом. Прочие командиры крупных и мелких отрядов, поклонившись воеводе,
