по носу. Он вцепился мне в воротник и таскал меня за волосы.
- Так! Наддай ему! - орал мистер Сэмюэлс.
Мы оба на него глянули. Сжав кулаки, он прыгал по саду. Но тут сразу замер, кашлянул, поправил панаму, пряча от нас глаза, повернул нам спину и потащился к своему шезлонгу.
Мы швыряли в него камешками.
- Я ему покажу 'наддай', - сказал мальчишка, когда мы бежали через площадку от воплей мистера Сэмюэлса вниз, по ступенькам, и опять в гору.
Мы вместе пошли домой. Я восхищался его разбитым носом. Он сказал, что глаз у меня, как крутое яйцо, только черного цвета.
- В жизни не видел такой кровищи, - сказал я.
Он сказал, что у меня самый великолепный подбитый глаз во всем Уэльсе, может даже во всей Европе. Спорим - Танни* и не снился такой подбитый глаз.
1 Джеймс Джозеф Танни (1897-1978) - знаменитый американский боксер-тяжеловес. В 1926 г. - чемпион мира по боксу.
- А у тебя вся рубашка в крови.
- Из меня иногда ведрами хлещет.
На Уолтерс-роуд мы встретили стайку студенток, и я сдвинул шапку набекрень и понадеялся, что глаз у меня с козье вымя, а он распахнул пальто, чтоб они полюбовались на кровавые пятна.
Я был хулиган весь обед, и безобразник, не лучше беспризорника с Песков, и я совершенно забыл о приличиях, и я сидел над саговым пудингом молча, как Танни. В тот вечер я шел в школу с повязкой на глазу. Найдись в доме черная шелковая лента, я шел бы весело, отчаянно, как тот капитан из книжки, которую читала сестра, а сам я тайно читал ночами, с фонариком, под одеялом.
По дороге мальчишка из плохонькой школы, где родители могут ничего не платить, крикнул мне: 'Одноглазый!' - хриплым, взрослым голосом. Я - ноль внимания, пошел дальше, посвистывая и вперив здоровый глаз в летние облака, в недоступной оскорблениям выси проплывавшие над Террас-роуд.
Математик сказал:
- Я вижу, мистер Томас на задней парте перенапряг зрение. Надеюсь, не над домашним заданием, джентльмены.
Громче всех хохотал мой сосед по парте Гилберт Рис.
- Я после уроков тебе ноги обломаю! - сказал я.
Взвыв, он заковыляет к кабинету директора. В школе - мертвая тишина. Швейцар подает на подносе записку. Директор просит прощения, сэр, но не могли бы вы тотчас прийти? 'И как вас угораздило сломать этому мальчику ногу?' - 'Ах, несчастье моей жизни! Боль - адская!' - вопит Гилберт Рис. 'Надавил неудачно, - скажу я. - Не рассчитал своей силы. Прошу меня извинить. Но, право же, это пустяшное дело. Позвольте мне вправить эту ногу, сэр'. Быстрая манипуляция, треск кости. 'Доктор Томас, сэр, к вашим услугам'. Миссис Рис - на коленях: 'Как мне вас благодарить?' - 'Что вы, что вы, сударыня! Мойте ему уши каждое утро. Повыбрасывайте его линейки. Слейте красные и зеленые чернила в сортир'.
На уроке рисования мистера Троттера мы рисовали голых девушек, подложив листки под бумагу с изображением вазы, и потом передавали по ряду. У некоторых девушки снабжались довольно странными деталями, у других русалочьим хвостом. Гилберт Рис рисовал исключительно вазу.
- Как вы насчет женских ножек, сэр?
- Не слышу!
- Можно взять у вас острый ножик, сэр?
- Что бы ты стал делать, если б у тебя был миллион фунтов?
- Купил бы 'роллс-ройс', 'бугатти' и 'бентли' и гонял по двести километров в час.
- А я бы гарем купил и там держал гимназисток.
- А я бы дом купил, как у миссис Котмор-Ричард, и даже в два раза больше, и крикетное поле, и футбольное поле, и свой гараж с механиками и с лифтом.
- И клозет, больше, чем... чем картинная галерея, с бархатными толчками и золотыми цепями, и...
- А я бы сигареты курил с наконечниками из настоящего золота...
- А я бы купил железную дорогу, специально для четвертого 'А', и больше бы никого не пускал.
- И Гилберта Риса тоже.
- А ты где дальше всего был?
- В Эдинбург ездил.
- А мой папа был во время войны в Салониках.
- Это где, Сирил?
- Сирил, ты лучше расскажи нам про миссис Пусси Эдвардс!
- А мой брат говорит, что он все умеет.
Я дал непростительную волю фантазии и маленькими буковками снизу листка написал: Пусси Эдвардс.
- Шухер!
- Прячь картинки!
- Спорим, борзая прибежит быстрей лошади.
Все любили уроки рисования, кроме мистера Троттера.
Вечером, перед тем как идти в гости к моему новому другу, я сидел у себя в комнате возле печки и листал свои тетрадки, исписанные стихами. На обложках у них значилось: 'Опасно, не трогать'. По стенам у меня висели: Шекспир, Уолтер де ла Map, выдранный из папиного рождественского книжного обозрения, Роберт Броунинг, Руперт Брук*, Стаси Омонье**, некто с бородой, как потом выяснилось - Уитьер***, 'Надежда' Уоттса**** и аттестат воскресной школы, который я, терзаясь стыдом, мечтал запрятать подальше. Стихи, напечатанные в колонке 'Вестерн мейл' - 'Уэльс день за днем', я прилепил к зеркалу, чтоб краснеть от стыда, но острота ощущения притупилась. Я написал на этом листке наискось, с лихими загогулинами, похищенным гусиным пером: 'Промах гения'. И мечтал кого-нибудь к себе залучить. 'Заходите-заходите. Простите, не убрано. Садитесь. Нет, не сюда! Стул сломан!' - и усадить гостя так, чтобы он случайно увидел стихи. 'Нарочно тут прилепил, чтоб краснеть от стыда'. Но никто не заходил ко мне, кроме мамы.
* Руперт Брук (1887-1915) - английский поэт-баталист, погиб на войне.
** Стаси Омонье (1887- 1929) - английский писатель-новеллист.
*** Джон Гринлиф Уитьер (1807-1897) - американский поэт-аболиционист.
**** Джорд Фредрик. Уоттс (1817-1904) - английский живописец.
Идя к его дому в ранних осенних сумерках по солидному, обсаженному деревьями опустелому деловому кварталу, я читал отрывки из своих стихов и слышал собственный голос, под аккомпанемент моих стучащих наклепок, очень тоненько и чуждо воспарявший в почтенную вечернюю тишь.
Мой разум - бредень,
В нем разом вязнут
Соблазна бредни,
Греха фантазмы,
Я свой бредень подсеку,
Выберу одну тоску.
Выгляни я из окна на эту улицу, я увидел бы мальчика, в алой шапочке и больших сапогах вышагивающего по мостовой, и подумал бы: 'Кто же это такое?' А будь я, глядя так из окна, юной девушкой с лицом Моны Лизы и смолистыми волосами, легшими на щеки наушниками, я бы под купленным в отделе готового платья подростковым костюмчиком угадал мужское загорелое тело и волосатую грудь, и уж непременно бы на ее месте я окликнул его, зазвал: 'Не хотите ли чашечку чая? коктейль?' - и в красивой, тяжелыми шторами затененной гостиной, увешанной знаменитыми репродукциями, среди сияния книг и бутылок вина, я слушал бы голос, читавший 'Зеленый псалом'.
Мороз, устав
От лютости, над прахом трав
Скорбел. В недоброй вышине
Латала траур назло мне
Луна, водя из мглы во мглу луча иглу.
Мороз шептал.
Сторонник тайн и покрывал,
От синих звезд таить не мог
Он одиночества итог,
