перевоспитывать глупого папуаса. Ума ему нельзя было добавить. Его можно было только убить.
— Интересно, у твоего папаши найдется лобзик? — деловито заговорил Мамай.
— Лобзик?
— Да, лобзик. Это такая маленькая пилочка, которой пилят фанеру. Мне он очень нужен.
— Нужен? — засуетился Гена, подхалимски улыбаясь. — Сейчас… сейчас я узнаю! — Не ожидая столь легкой для себя развязки, он готов был угодить бригадиру чем угодно. — Тебе нужно что-то попилять?
— Да. Пристрелить тебя на месте было бы слишком несправедливо. Я хочу распилить тебя на мелкие кусочки. Лобзиком для фанеры.
Мамай решительно шагнул к расточителю, но… вдруг остановился и, устало махнув на него рукой, вернулся на диван. Его гнев был выше физической расправы над презренным эфиопом.
Вскоре, отрешенно глядя на люстру, кладоискатель погрузился в свои планы.
Планы затевались большие… Оперативная проверка показала — ни в одном из бюстов, разбросанных по городу, сокровища нет. Сокровище таится в памятнике на площади Освобождения. Это и есть груз
От примитивного хищения чекист отказался сразу же. Дело требовало легальности и привлечения технических средств. Отсюда следует, рассуждал Мамай, что свалить монумент можно лишь с согласия властей. А те, в свою очередь, могут пойти на это либо по собственной инициативе, либо по просьбе трудящихся. Организовать просьбу трудящихся будет несложно. Главное здесь — не перегнуть палку, ибо если просьба трудящихся выльется в массовые беспорядки — с Ильичом церемониться не будут. И тогда центнеры (или тонны!) драгоценного металла просто сгинут в вихре бунта. Поэтому нужен просто небольшой организованный митинг, вызванный, к примеру, задержкой выплаты пенсий. Итогом митинга будет церемония свержения пролетарского вождя. Это раз. Еще можно втянуть в этот процесс национал- патриотов, подбить их воздвигнуть на месте Ленина какого-нибудь национального героя. Это два. Кто там у них сейчас национальный герой? Гетман Мазепа? Махно? Богдан Хмельницкий? Надо будет выяснить. Словом, при необходимости просьба трудящихся будет. Но, конечно, самый верный путь — действовать через инициативу местных властей. Они и кран дадут и нужные бумаги. Но как их привлечь? Не в долю же брать! Пойти к мэру и посулить ему за помощь ногу золотого вождя? Нет, безумство. Мэр захочет все. Опять выставить туземца в роли антикварщика? Тоже выход, но взятку потребуют. Можно, конечно, дать, если денег хватит. Черт! Каких денег! Денег уже нет. Эта же скотина все просадила! А может…
Мамай задумчиво посмотрел на негра.
— Что? — насторожился Гена, уловив его пристальный взгляд. — Что? Все-таки решиль поиздеваться? Бить будешь, да?
— Заткнись, — тихо ответил бригадир. — Тебе уготована иная участь. Пора бы тебе пошевелить хоть пальцем ради нашего общего дела. Так вот, возможно, придется женить тебя на дочке местного мэра. В качестве приданого затребуем памятник. Я б и сам за это взялся, но тогда потребуются дополнительные расходы на шоколадки и прокат костюмов. А ты иностранец, за тебя любая пойдет.
— Но я ее даже не видель!
— Ну и что? Она тебя тоже еще не видела. И слава богу. А что ты так разнервничался? Я ведь не предлагаю тебе платить ей алименты. Потребуется лишь временный брачный союз. Трех дней будет вполне достаточно.
— А если у мэра сын?
— Тогда ты выйдешь за него замуж, — невозмутимо заключил бригадир. — В этом случае трех дней также хватит.
— Кому хватит?
— Всем хватит.
— Я не пойду замужь! — запротестовал Тамасген.
— Еще как пойдешь.
— Не пойду!
Мамай нахмурился:
— Ты мне друг или куриная ляжка? И вообще — ты мне должен.
— Все равно не пойду, — продолжала упрямиться разборчивая невеста.
— Ладно, я тебе заплачу.
— Я не продаюсь!
— Ой, только не надо становиться в позу, я не скульптор. Разумеется, я не могу ручаться за мир потусторонний, но в этом мире продается все, причем по устойчивым ценам. И ты, между прочим, далеко не самый дорогой товар. Боюсь, что в лучшем случае тебя можно отнести к разряду уцененных вещей. Я могу выразить твою стоимость в любой валюте. В чем тебя оценить? В купонах? Рублях? А может, в тугриках? Ну ладно, хоть ты и уцененный товар, будем определять цену в долларах, дабы уберечь тебя от инфляции. Начнем? Ну миллион, само собой, я предлагать не буду. Не будем смешить курей. Сто тысяч, понятное дело, — тоже. Начнем с разумной цифры. Согласен ли ты поступить в мое полное распоряжение, скажем, за сто долларов?
— Нэт! — категорически заявил негр.
— Хорошо. Утроим ставку — триста.
— Да, — чуть помедлив, согласился Гена.
— Тогда возьмем середину — двести. Двести баксов — и ты — моя ходячая собственность.
— Н… не…
— Подумай! В твоем положении я бы не кочевряжился.
— Да.
— Вот и ладненько. А за сто девяносто готов? Ну какая разница — двести или сто девяносто? Всего на десять меньше!
— Готов, — кивнул эфиоп.
— Сто восемьдесят, — продолжал сбивать цену Потап. — Ну? Не забывай, что ты нищий.
— Согласен.
— Сто семьдесят. Ты мне должен деньги, украденные тобой из чайничка. Сто семьдесят.
— Хорошо.
— Сто шестьдесят.
— Нэт!
— Ладно, сто шестьдесят пять.
— Я не продаюсь, — вернулся на прежние позиции Гена.
— Ну за сто шестьдесят шесть, я думаю, продашься.
— Согласен. Но ни доллара меньше.
— А центов пятьдесят уступишь?
— Ни за что!
— Тогда хоть двадцать.
— Да.
— О тридцати, надо полагать, и просить не стоит?
— Больше не дам.
— Ну, вот: ты стоишь сто шестьдесят пять долларов восемьдесят центов, хотя это и явно спекулятивная цена. Такие деньги можно дать при условии, что на тебе будут дорогие вещи, хотя бы долларов на сто шестьдесят. Оставшиеся пять долларов восемьдесят центов и есть твоя настоящая цена. Ну что, пятидолларовый пророк, идешь ко мне на службу?
Тамасген покорно вздохнул.
— То-то, — одобрительно усмехнулся Мамай.
Он подошел к окну, распахнул форточку и закурил, стараясь выпускать дым на улицу. В комнату ворвалась прохлада.
— Но ты не слишком обнадеживайся, — продолжал Потап. — Твоя женитьба — лишь один из возможных вариантов. Пока я еще не принял окончательного решения. Придется ограничиться решением
