медленно разогнулся, застыл в напряжении на несколько секунд и вдруг, сломавшись пополам, громко чихнул. С ближайших веток осыпалась пороша. С другого угла кто-то шикнул, и долговязая фигура испуганно шарахнулась в темноту. Когда луна опять исчезла, две тени начали нерешительно сходиться, словно дуэлянты.
— Это вы? — взволновался долговязый. — Вы, Лев Аронович?
— Ты бы еще в дудку задудел, — раздался недовольный шепот. — Зачем чихал? В тюрьму захотел? На весь район один фонарь, так тебе именно под ним чихать вздумалось.
— Виноват, Лев Аронович.
— Тихо! Тсс! Никаких имен, Коняка. И что это за тайны такие? Как это понимать:
Мирон Мироныч пожал плечами:
— Я.
— Ну, выкладывай поживее.
— Обстановка тяжелая. Дело касается прошлого…
— Это я уже слышал, — нетерпеливо оборвал Брэйтэр. — Что конкретно?
— Конкретно? Обстановка очень тяжелая…
— Тьфу ты! Если б я знал, Коняка, что это ты…
— Это не я! Я думал, что это вы! — закричал баптист и сбивчиво принялся объяснять, что ему велено встретиться с Брэйтэром и явиться с ним на конспиративную квартиру.
— Да кем велено-то? — злился директор базара.
— Не знаю. Таинственные люди.
— Где квартира?
— У Цапа дома.
— А тут ты что делаешь?
— Следы путаю. Дело, кажется, серьезное. Обстановка тяжелая…
— Заткнись, Мирон Мироныч, — сказал Брэйтэр задумчиво. — Ладно-м, веди. Посмотрим.
Храня молчание, конспираторы пришли на явку. Баптист огляделся и постучал в ставню условным стуком.
— Кто? — спросили изнутри.
— Мы, — шепотом ответил Коняка.
— Хвоста за вами нет?
— Все тихо.
— Пароль!
Сконфуженно хихикая, Мирон Мироныч проговорил:
— Сантехников вызывали?
— Сантехники не нужны. Ждем грузчиков для переноса рояля, — прозвучал ответ. — Проходите, товарищи.
Дверь бесшумно отворилась.
'Какие грузчики! Какой рояль! — пыхтел Брэйтэр, путаясь в потемках среди чужих ботинок. — Кошки- мышки какие-то. Что я здесь делаю!'
В комнате царили мрак и таинство. На столе тлела керосиновая лампа, вокруг которой, словно индейцы у костра, сидели хмурые личности, также попавшие в засаду. Впрочем, всех сидящих Брэйтэр сразу же узнал.
— А, торговый магнат! — возрадовался Потап, встречая гостя с распростертыми объятиями.
Увидев колдуна, Лев Аронович попятился.
— Мне ваши фокусы надоели, — раздраженно молвил он и, круто развернувшись, направился к выходу.
— Куда же вы? — настиг его Мамай. — Вы больше не хотите приобрести у меня открытки?
— Таких открыток, как с вашими голубями, полон город.
— Вам разонравились птички? Возьмите с цветочками! Есть чудные незабудки, — благодушно улыбнулся колдун.
— Вы мошенник, — задохнулся коммерсант. — Вы меня обманули. Такие открыточки продаются на каждом углу по десять тысяч за штуку!
— Не отрицаю. Но я вам продал не просто картинки, а носители положительной энергии. И уступил, между прочим, по сносной цене. Здоровье нынче дорого стоит. Так что сядьте, — в голосе пророка послышался металл. — Сядьте, у меня к вам будет дело. Потом.
— Я с вами дел иметь не желаю-м, — проговорил Брэйтэр, покорно опускаясь на табурет.
Пересчитав собравшихся по головам, Мамай перекрыл выход и выразил чувство глубокого удовлетворения. Чувство же это у него возникло от того, что в одной скромной хижине собрались такие почтенные люди, как господин Брэйтэр, директор центрального колхозного рынка, господин Куксов, президент страховой компании
Гости тревожно переглянулись. Они смутно чуяли, что предстоящее действо связано не столько с их принадлежностью к цвету общества, сколько с их прошлой общественной деятельностью.
— Все готово, учитель? — обратился Мамай к Эфиопу, примостившемуся на диванчике.
Мудрец кивнул и передал Потапу загадочный предмет величиной с голову, накрытый черным платком. Последователь поставил предмет на стол, сделал руками магическое движение и, зачем-то щелкнув пальцами, сорвал с него покров. Проделав этот нехитрый трюк, Потап одарил присутствующих таким надменным взглядом, будто только что вытащил из рукава удава.
— Некоторые дураки думают, что это банка с водой, — нахально заявил иллюзионист.
Зрители друг друга застеснялись, ибо представленный на их суд предмет действительно смахивал на трехлитровую бутыль.
— Да? А что это? — не удержался Коняка.
— Призма времени. Призма, в которой я вам покажу все, что захотите. Точнее, вы все увидите сами, а я только буду комментировать… Ну-с, что желаете увидеть, господа? Какая эпоха вас интересует? Давайте обратимся к прошлому, скажем, к событиям двадцатипятилетней давности, которые разворачивались неподалеку от нашей с вами конспиративной квартиры. Ну? Хотите? Все хотят? По глазам вижу, что хотите. Это у меня привычка такая: угадывать по глазам. Итак, напрягите внимание. Сильней напрягите, сильней. Панорама вот-вот развернется перед вами. Ну, что мы видим в призме времени? О, воспетая в поэмах сцена: муж хладнокровно изменяет жене…
Потап говорил монотонным голосом, неспешно прохаживаясь вдоль серванта с фаянсовыми тарелками. В призму времени он поглядывал редко. Собравшиеся бросали искательные взгляды то на банку, то на пророка и терпеливо ждали прозрения.
— …Стоит ночь. Огородами, трусливо приседая и останавливаясь, крадется мужчина в кепке и с портфелем в руках. Это и есть наш неверный супруг, видите? В портфеле у него — еще теплая котлета, пара белья и поддельное командировочное удостоверение. Белье он наденет сам, котлету съест с любовницей, а удостоверение предъявит для отчета доверчивой супруге, этому ангелу во плоти, этой безвинной жертве похотливого Адама. Но это случится позже. А пока наш лазутчик движется по направлению к дому своего соратника, своего боевого коллеги. Почему, вы спросите, ночью, и почему огородами? Нет, он не подпольщик, он обычный грешник. Все очень просто: боевой коллега покинул семейный очаг и отбыл в срочную командировку; дома осталась не очень красивая, но не старая его супружница. Она утирает луковые слезы и дожидается нашего героя в кепке… Вот какую картину мы с вами видим в призме времени. А кто же он? Кто этот отчаянный Адам? — Потап остановился и внимательно посмотрел на стадо
