Упала в ледяные простыни, которые нагрелись отнюдь не так быстро, как тогда, с Денисом, подтянула коленки к подбородку, зажмурилась, медленно втягивая в горло мартини, облизывая губы, вспоминая, вспоминая, вспоминая и тихо плача от небывалого, сотрясающего всю душу счастья.
Счастья… сейчас, наверное, «камень счастья» точно светится… но «неправильный камень» по- прежнему оставался тусклым. Впрочем, Люба не успела этому огорчиться – она заснула, мечтая увидеть во сне Дениса, однако он ей не приснился, а приснился ей домик – деревянный, красивый, словно пряничный теремок, домик, стоявший в глубине яблоневого сада в бело-розовом цвету. Люба очень хотела туда войти, но никак не могла найти калитку в заборе. Так и ходила туда-сюда, а яблони качали ветвями, словно манили к себе, и пахли мартини.
Следующий день – воскресенье – был так же бесконечен, как и предыдущий. И с чисткой курятника Ермолаев разделался, и дрова для бани нарубил, потом взялся вулканизировать запаску, зачистил дыру в камере, но оказалось, что аккумулятор сел. Он обрадовался, это же долгое дело: клеммы снимать, вытаскивать аккумулятор из машины, нести его в кухню на зарядку…
Вечер настал, и лунный свет заблестел на гладких Снегуркиных плечах. Виктор, проходя мимо, украдкой, торопливо погладил ее по ледяной головке.
По воскресеньям топили баню и мылись. Потом долго пили чай. Раньше Виктор с Любой сами над собой пошучивали: мол, в настоящих деревенских жителей превратились, и в бане моемся, и чай с блюдечка пьем, но нынче молчали, словно вдруг ощутили оба – одинаково остро! – как насильственны и бессмысленны эти их потуги оптимизма.
Виктор лениво жевал зеленую смородину, засыпанную сахаром: это было единственное «варенье», которое он любил, – как вдруг Женька, лениво перебиравший кнопки пульта, заорал:
– Смотрите! Мы совсем забыли!
Ермолаев взглянул на экран. Бежал по серой дороге «МАЗ», и в окошке виднелось его собственное лицо – почему-то очень строгое, – и звучал женский голос, который рассказывал о нем, Викторе Ермолаеве, о том, как жизнь заставила его стать водителем, и он пытается пережить это тяжелое время с достоинством, а иногда даже думает, что нет худа без добра, может быть, и к лучшему, что судьба так повернулась…
– Пап, ты что?! – с ужасом воскликнула Таня. – Ты что, хочешь, чтобы мы всю жизнь здесь прожили? Ты говорил, это временно…
Виктор сконфуженно глянул на дочь. Он вроде бы не говорил Ирине ничего такого… А может, говорил? Он ведь ничего не соображал, когда она была рядом.
– Ну знаешь, может, папа и не говорил этого, а журналистка все придумала. Они же со-врут – недорого возьмут, – успокаивающе произнесла Люба, и Таня сразу перестала копить слезы и улыбнулась отцу, а Виктор с трудом подавил приступ ненависти к жене.
Что она знает, что понимает в людях?!
Тем временем на экране появилась Ирина. В ушах у Ермолаева зашумело, голова закружилась. Он ничего не понимал, о чем она говорит, но с новым волнением смотрел на милое лицо.
– Ой, какая хорошенькая! – с нотками зависти воскликнула Таня.
– Да, ничего так!.. – оценил Женька. – Интересно, какие у нее глаза, тут не разберешь. Какие, а, пап?
– Лиловые, – ляпнул Ермолаев, но тут же спохватился: – А может, и нет, я не присматривался.
– Лиловые, точно! – Таня приблизила лицо к экрану. – Правда же, мама?
– Вроде бы, – ровным голосом отозвалась Люба. – Не сиди так близко, зрение испортишь.
И тут Виктор услышал свой голос с экрана:
– В гараже у меня диковинный автомобиль стоит – «Опель Адам».
И не с экрана прозвучали – в сердце Виктора отозвались слова Ирины:
«Вот бы покататься…»
И вроде легче стало. Потому что теперь Ермолаев решился.
Передача закончилась, началась реклама. Ермолаев отвернулся от экрана и вдруг встретил задумчивый взгляд Любы. Она не произнесла ни слова, но смотрела так странно, словно выискивала в муже что-то новое…
«Догадалась! – суматошно мелькнуло в голове. – Но о чем? О чем догадываться? Не о чем. Все равно поеду! Отгул возьму! Положен мне отгул!»
Люба между тем опустила глаза, а когда подняла, лицо ее было спокойно.
– Чай остыл, – сказала она.
– Алк, а где твои ногти? Ногти свои куда дела?!
Общий хохот.
В мясном павильоне пусто – в том смысле, что нет покупателей, поэтому продавщицы болтают о том о сем. Если бы сейчас появился хоть один, воцарилась бы тишина, перемежаемая сладкими окликами:
– Свининки свеженькой, парной…
– Говядинка на котлетки. Язычки – какие нежненькие!
– Телятинка парная, посмотрите, какая телятинка!
– А вот баранинка, совсем молоденькая!
И даже:
– А у меня крольчишечки, знаете, крольчишечки в сметане можно приготовить… Крольчишечек не надо?
Все с уменьшительно-ласкательными суффиксами. Ну а как же… зато душевно! И все или почти все «парное». Этот эпитет рассчитан на полных лохов, потому что парное мясо на самом деле выглядит непрезентабельно, и это очень мягко сказано. Парное – на самом деле вовсе не суперсвежее, а именно исходящее живым паром убоины, еще не устоявшееся, как бы жидкое, переваливающееся из стороны в сторону, будто студень. К такому покупатель редко руку протянет! Оно должно хотя бы сутки вылежаться на холоде, оформиться, прежде чем приобретает пресловутый товарный вид. Неостывшее мясо на воздухе сразу некрасиво темнеет. Да и вообще парное в полном смысле слова мясо вовсе не столь уж вкусное, как можно думать. Именно поэтому, когда скотину на селе забивают и собирают по этому поводу стол, жарят по большей части кровь и ливер: свежие и то и другое особенно вкусные, ну очень, а мясо – оно должно в себя прийти, так сказать,
Насчет телятинки тоже вранья много. Это сколько ж телят должно быть забито, чтобы чуть не на каждом прилавке оказалась телятина! Да еще каждый день! Изведут все будущее поголовье, не успеет подрасти. В лучшем случае то, что продается, – это всего лишь коровка молоденькая. Молодое говядо. Это слово Люба в какой-то книжке вычитала, которую вела, когда в типографии работала, и оно ей еще тогда очень понравилось необычностью своей, но откуда ей было знать, что оно так впору придется и пригодится в будущей работе? Говядо все же чуточку благородней звучит, чем говядина, верно?
– Ой, и правда, – раздался рядом звучный голос Вали. – А я и не заметила, что Алка ногти свои сняла. Все, больше не будешь наращивать?
Месяц назад Алла – она тоже продает в основном баранину – сделала себе гелевые ногти.
Ой, какие ж они были красивые! Розовенькие, с цветочками! Сначала Алла жаловалась, правда, что никак привыкнуть не может, так и хочется их вырвать с корнем. И неудобств масса возникла в жизни: невозможно ни застегивать цепочки, ни собирать сдачу-мелочь, ни хватать нашкодившую кошку за шкирку. И все же ее ногти очень даже производили впечатление! А теперь их нет. И у Аллы ногти, как у всех, коротко стриженные и подпиленные.
– Ой, да я б нарастила, – грустно опустив голову с большим горбатым носом (казалось, он тянет ее вниз), призналась Алла. – Но при нашей работе…
Все понимающе кивают. Работа… да!
В каждой работе есть своя форма кокетства. Стоять среди окровавленных кусков мяса в окровавленном халате – от этого любая женщина взвоет. Поэтому ищут, чем похвалиться. А форменные пилотки не любят в
