рынке, потому что они мешают продемонстрировать прическу или парик. Платье красивое завистливому взору товарок не предъявишь, ну, так в духах изощряются, духами пытаются забить этот запах неотвязный, прилипчивый, особенный, специфицкий, так сказать, – запах мяса, запах рынка. Драгоценностей в ушах и на шее навешано – ни в сказке сказать, ни пером описать. Перстни-кольца… Ногти, разукрашенные немыслимым лаком или, как были у Алки, нарощенные. Но на большинстве продавщических ручек все же перчатки. Или латексные, тонкие, которых не напасешься, потому что рвутся, или хлопчатые, которых тоже не напасешься, потому что кровавятся быстро, грязнятся, засаливаются и выглядят неопрятно. А мясо – товар чистый, это же еда, так что все должно быть чин чинарем. Но… между нами говоря, точно так же можно о мясе сказать, что это очень грязный товар. Гнилой! Именно гнилой, будь оно самое тебе парное- перепарное, самое свежее-пересвежее! И бизнес этот – гнилой. У тех, кто им занимается, ногти гниют. Называется эта болезнь кандидоз. А еще развивается дистрофия ногтей. А еще ножами острыми часто режешься. С рубщиками бывает – рубятся они… Опасная, короче, работа.
Вчера, когда Люба ходила маникюр делать, ей все казалось, что маникюрша на ее ногти подозрительно косится, хотя у нее руки пока в порядке. Но вот на что она точно посматривала без всякого удовольствия, это на Любины распаренные ноги. Зато теперь ножки у нее – закачаешься! Не страшно общаться с фетишистами.
«Стыдобища! О чем ты?!» – упрекнула себя Люба и незаметно глянула на часы.
Одиннадцать. Наверное, Денису звонить еще рано. Но как долго тянется время! Хоть бы для разнообразия покупатель какой появился. Но никого. Или уже пост какой-нибудь наступил и все завязали с мясом? На самом деле, в Великий пост очень даже меньше покупателей становится.
– А я вообще ничего не хочу наращивать, – донесся до нее голос говяжьей Светки. – Это ведь так приятно, когда все свое, родное, естественное, и ни грамма приклеенной фальшивки… Между прочим, тут иногда одна дама появляется, так я точно знаю, что у нее уже несколько лет волосы нарощенные. Мне знакомая из парикмахерской говорила. Даже не представляю, как так жить?!
– А как девушки с силиконовыми имплантатами живут, и ничего? – хмыкнула Валя. – Зато бюст – во!
Она показала руками.
– Валь, у тебя и так все – во, – мимоходом скользнул рукой по ее внушительным округлостям Степа. – Ты не увеличивай больше, ладно? А то ведь силикон – дело такое: пощупать нельзя – того гляди отвалится…
– Ты что, хочешь сказать, у меня силикон?! – возмутилась Валя, аж покраснела от обиды. – Да ты что?! Да как у тебя язык повернулся?! Отвалится, говоришь?! А ну потрогай!
– Да неловко, – сказал Степа с непостижимой интонацией.
– Нет уж! – разъярилась та. – А то начнешь языком трепать, не дай бог поверит кто! Трогай, ну!
Степа, которому только этого и надо, с силой лапнул Валю.
– Вот-вот! – азартно кричала она. – Тяни! Не оторвутся!
– Хороший из тебя дояр бы вышел, Степка! – ревниво проворчала Света.
– Дояр? Ты на что намекаешь? – зловеще нахмурилась Валя, наконец-то отрывая от себя загребущие Степкины руки.
– Да что ты, Валя, сегодня мнительная такая? – миролюбиво проговорил Степа. – Никто ничего такого не имел в виду. Хотя, конечно, не зря говорится: что имею, то и введу…
– Имел бы – ввел бы! – огрызнулась Валя. – И уже давно!
– Ты на что намекаешь? – обиделся теперь уж Степа. – А чем же я детей сделал? Четверых? А? Чем?!
– Ну, не знаю, мож, раньше было чем. А потом уже стерлось от злоупотребления, – ехидно хохотнула Валя, и все вокруг, прекрасно знающие, сколько попыток предпринимала Валя, чтобы «подружиться», как она это называла, со Степой, хранившим нерушимую верность жене, понимающе переглянулись.
– Да ничего вы, девушки, в грудях не понимаете, – ввязался в разговор известный бабник Антон. – Нормальные они, силиконовые-то. Еще какие нормальные! Это ж не воздушный шарик под майкой. Опять же, говорят, силикон нужно разминать, чтоб приживался хорошо. Вообще, будь я барышней, в которой что- то не так, я себя бы всю скорректировал. И зубы новые поставил, белоснежные, и сиськи увеличил, и нос пообтесал, и губы утолстил бы…
– А я думаю, тебе что другое нужно пообтесать, не нос! – пробормотала Светка, и вокруг опять захохотали, потому что всем было известно, что Антон жутко хвалится своими мужскими параметрами… причем не врет, свидетельниц тому много находилось! – Ой, а вообще я не понимаю всего этого, неужели не противно ходить с капсулами на волосах, с грузиками на ногтях, с пакетами, зашитыми внутрь груди? Это все неестественно!
– Скажи, какая естественная выискалась! – зло буркнул Антон, который никак не мог простить Свете, что она про его свидание с Оксанкой в мусорном трехтоннике разболтала всем на свете, даже до Оксанкиного мужа дошло, и он уже приходил выяснять отношения с Антоном и грозился еще прийти, а с Оксанкой развестись. – Как только у тебя выпадут свои волосы, тебе будет все равно, какими путями обзавестись другими… капсулы там или что еще, пойдешь и сделаешь! Как только твоя грудь сползет к пупку, так тебе станет все равно, пакет у тебя там, имплантат или доктор кучу чего попало намешал, – главное, что упругая и красивая. Натуральность твоя скоро с лица земли уйдет, а внимания будет так же хотеться… И мне кажется, что пропагандировать естественность очень хорошо получится в монастыре, а, Светка? Мож, тебе туда, а?
– Да уж лучше в монастырь, чем в мусорный контейнер с тобой, – прошипела Светка.
– Дура ты нетраханая, – пожал плечами Антон и ушел в раздевалку, потому что в зале появился покупатель и опасный разговор следовало прекратить.
Светка стала такого же цвета, как говядина на ее прилавке, а Люба подумала, что, если мужчина хочет оскорбить женщину побольней, он ей обязательно скажет, что она нетраханая. Когда летом Люба сделала в маршрутке замечание каким-то парням, которые матерились совсем уж омерзительно, просто уши в трубочку, те в ответ тоже назвали ее именно так. Ох, как это ее задело почему-то! Нет, ну понятно почему, потому что на тот момент это было правдой. Она с трудом удержалась, чтобы не обматерить их, в свою очередь. Кое-какие словечки она все же знала… а как же, хочешь не хочешь, а выучишь, рынок – это такая школа жизни, что небось камере тюремной по качеству матерного образования не уступит!
Теперь-то ее уже так не назовут. То есть назвать можно, однако это никак не будет соответствовать действительности!
Ой, скорей бы Денис позвонил…
– Телятинки молоденькой, – сипло выдавила из себя Света, показывая багрово-красное мясо семилетнего быка, которого развалял нынче поутру рубщик Серега, но покупатель только хмыкнул на это: видимо, попался человек понимающий, – и пошел вдоль рядов, начисто игнорируя песнопения продавщиц.
Но вот он посмотрел на Любу и кивнул ей как знакомой.
– Ага… – проговорил, подходя к прилавку. – Симпатичные отбивные. Это все, что у вас есть?
Отбивных было пять штук.
– А вы сколько хотите взять?
– Мне тридцать нужно.
– Тридцать?!
– У меня возьмите, – встряла Алка. – У меня тоже пять, и вон у девочек, и у тех тоже есть. Так и наберете.
Вообще такие реплики считались как бы провокационными и всяко продавцами осуждались, но сейчас Люба не обратила на Алку внимания. Куда важнее было то, что почудилось ворчанье телефонного виброзвонка в кармане… нет, почудилось.
Денис! Позвони! Позвони, позвони, позвони!
Покупатель походил по залу, вернулся к Любе:
– Нет, мне там не нравятся, вот такие ровненькие нужны, как у вас, чтобы все одинаковые были.
– Гости у вас будут? – улыбнулась Люба.
– Для банкета в офисе. Приготовят в кафе, но мясо свое, в том смысле, что самим можно купить. Чуть- чуть, но дешевле все же. И куски должны быть одинаковые. Понимаете, не подашь ведь кусок кому меньше,
