Батько команду дает:
— Слу–шай, на краул!
Несут дорогих товарищей… Снег хрустит, дым от костров к небу подымается…
В хату внесли. Цирюльника в хату послали. Аптекарь стоит:
— Так я не знаю, зачем мертвым аспирин?
— Який?
— Так вот все забрали.
Батько к Хмаре:
— От–то дурный ты, Хмара… Аптекарь — шоб обмывать да наблюдать, як переодевать хлопцев будуть. Идыть, товарыщ аптекарь, в хату…
Свет засветили, на столах уложили товарищей дорогих. Раздели, обмыли, белье чистое надели. Цирюльник боится брить.
— Та нэ бойсь, та цэ ж наш Журба, та цэ ж наш Чигон.
Намылил цирюльник щеки и подбородок Журбе.
Постриг, обрил обоих, умыл лица. Хлопцы просят:
— Вусы пидкрути.
Усы подкрутил. Бабы стоят, плачут.
— Бабы, то ж Журба наш.
Плачут бабы:
— Сыночку риднесенький…
Под окнами, лицом к хате, отряд стоит, не шелохнется. Винтовки к ноге взяты. Костер сзади светит… Почистили от грязи и крови хлопцам убитым всю одежду, утюгами прогладили, зашили. Сапоги вычистили. Вычистили — плохо.
— Хлопцы, блестять чоботы, да покапано.
Блестят сапоги, а по блеску — тусклые капли. Чистили — плакали.
— Хлопцы, що ж так плакалы? Плачьтэ на сторону, шоб блестэло.
Костер горит все ярче и ярче. Народ идет со всех сторон на огонь.
Одели, заправлять стали. Хмара в этом толк знает:
— Пояс бэрить туго. Шапку набок. Ленты по груди пропускай.
Мужики гробы принесли… В гробах — тонкие полотна подостланы. Цветами бумажными их украсили.
Уложили Журбу и Чигона в те гробы и понесли их из хаты.
Отряд шапки снял.
Обратился батько к народу:
— Товаришши! За Украину бьемось, за вас бьемось! Журба и Чигон у нас убитые… Добрые бильшовики, добрые солдаты булы. Наикраща ця смерть, не забудэмо их! Поховаемо их тут, и шоб виками памьять була и шоб береглы могилу!
Подошел батько к гробам, посмотрел на убитых, последнее целование дал.
Идут к гробам люди — мужики, парубки, бабы и дивчата, — целуют Журбу и Чигона. Идут со станции железнодорожники, с бронепоезда — матросы.
Свет от костров…
Отряд стоит…
В чистые, крепкие губы целую и я товарищей мертвых своих.
ПЕСНЬ БРАТЬЯМ МОИМ, МАТРОСАМ–КОММУНАРАМ
Если счет с Октября — по четвертому году служат матросы Революции… 1920 год уже идет…
Сколько их было в 1917–м! Уходит отряд из Кронштадта…
Черная с золотом цепь матросская не умела ложиться и флотским великолепным шагом — ритм волн — била землю. Не бояться! Не бояться! Идут матросы в бой, и горят золотые имена кораблей на ленточках бескозырок. Встретился им на Каме полк офицерский — «Непобедимый» — Колчака. Одну ночь просит черная цепь, идет — и нет больше «непобедимых». Заплакал тогда Колчак. Мужская же слеза дорога и редка.
Еще шестью триста ушло. Синие воротники, ветром колеблемые, и опять черное с золотом… Прощай, Кронштадт родимый!
Ни один не вернулся в Кронштадт. Легли все в Предуралье, у Кунгура, под селом Кузнецовским — в холодном лесу. Шестью триста — первый кронштадтский морской полк.
Какое дело, пойдут другие — живые!
Еще отряд ушел — на Волгу. Могил не осталось, по теченью один за другим пошли матросы.
Какое дело, пойдут другие — живые!
Еще девятьсот ушло. Старой славы георгиевские ленточки вьются, и золото над глазами… Черноморцы! Держат винтовки на руку, проходят в девятнадцатом году Украину и Крым. Здравствуй, родимый Севастополь! Наша бригада пришла!
Деникин и Петлюра послали корниловцев, дроздовцев, марковцев и сичовиков. И в живых нас осталась едва треть. Шестьсот не вернулись из боев. Нет бригады.
Какое дело, пойдут другие — живые!
Слушайте! Если даже только один матрос будет жив — не считайте флот конченным, а моря наши отданными. Присягу помним.
Клянемся памятью Миши Донцова с военного корабля «Ваня–Коммунист». Тело Мишино, потеряв братка, мы отбили у генерала Шкуро под Запорожьем и похоронили на станции Долгинцево. И там клялись.
Клятву данную держим.
В августе 1920–го вышла очередь двум матросам Черноморского флота. Попали они в Николаев.
Пустынен порт. Нет кораблей. Море чужое. Крым не наш.
Какое дело — будем соображать!.. Партия ведь дала указания.
Николаев. Комната оперативного отдела штаба морских сил Юго–западного фронта… Морских сил?
Эх! Не у нас морские силы, пока у нас только вывеска.
Рычит белый линейный корабль «Генерал Алексеев». Двенадцать двенадцатидюймовых орудий сверкают…
«Товсь! Залп!..» «Товсь! Залп!..» «Товсь! Залп!..» — сотрясается оборона Очакова.
Какое дело — терпи, браточки!
Какое дело — не сходи с ума, матрос! Партия соображения требует.
В комнату оперативного отдела, где комиссаром Иван Дмитриевич, входит старый друг. Глядят, сердца забились — черноморская же кровь! Браточчик, роднинький, Алешьша!
— Годочик! Ванничка!
— Откуда, божьжи мой — совсем живой?
— Поколесил… Типерь на море. По степу стоп плавать. Давай дело.
На море? А что можно делать на море? Пустынен порт. Нет кораблей. Море чужое. Крым не наш…
— Помнишь — Корнилова шлепали?..
— В одной коечки спалли!..
Говорят матросы, в глаза глядят, счастливы — есть им о чем говорить. Один другому раны
