— Вы запутали наших операторов. По вашей вине мы потеряли два самолета.
— Господин полковник! Меня вел Златанов, он нырнул в облако, где мы неминуемо могли столкнуться. Чтобы избежать катастрофы, я отстал, а потом… Я уже объяснял вам, что было потом.
Никол испытующе смотрел ему в глаза.
— Ваше турне в облаках не кажется нам невинной прогулкой, фельдфебель Владимиров! Вы преследовали цель помочь советскому самолету!
— Вся моя деятельность известна вам, господин полковник. Мне тяжело слышать ваши обвинения! — возразил Владимиров.
— С какой же целью Златанов пошел в облака?
— Жажда славы…
Полковник непонимающе посмотрел на Владимирова.
— Он хотел победы один, без меня, — объяснял фельдфебель. — Я готов, господин полковник, если вы мне доверяете, выполнить любое ваше задание. Я хочу развеять ваши подозрения.
Полковник Никол победоносно улыбнулся и посмотрел в сторону генерала Брадова, который сочувствовал Владимирову, но предпочитал не ввязываться в разговор.
— Мы ценим ваши заслуги, — более спокойно сказал полковник. — Но в ваших же интересах, чтобы вам по-прежнему доверяли. Не правда ли? — обратился еще раз к генералу Никол. Генерал выразил согласие еле заметным кивком головы. — Скажите откровенно, Владимиров, что могло случиться с нашими истребителями?
— Еще на аэродроме, у вас, я высказал предположение: они столкнулись в облаках…
В кабинет вошел Златанов. Его не пригласили сразу сесть, и он, стоя у порога, слышал обрывки ответа Владимирова.
— Садитесь, — предложил ему генерал, когда Владимиров замолчал.
Все это время Владимиров стоял перед полковником по стойке «смирно» и отвечал на его вопросы.
— Вы же офицер, — продолжал генерал, настаивая на том, чтобы Златанов сел. Он говорил с нескрываемой иронией.
— В бою с русским разведчиком мы потеряли два истребителя. Что вы можете сказать по этому вопросу, господин Златанов? — обратился к нему полковник.
Горан не спешил с ответом. Ему была непонятна цель этого вопроса. Присутствие Владимирова насторожило его.
— Я считаю своим долгом говорить то, что я думаю. Позволите?
Полковник Никол кивнул головой.
— Первая причина — слабая подготовка ваших летчиков. — Генерал Брадов побледнел. Никол продолжал слушать. — Ваши старые летчики были настоящие асы. Они принесли славу вашей авиации. Но большинство из них погибли на Восточном фронте.
— Не увлекайтесь, кандидат! — остановил его полковник, еле сдерживая свой гнев. — Говорите по существу. Вам известно, как вел себя в воздухе Владимиров? Знаете ли вы, что он дезориентировал наши локаторы? Что это — саботаж? — Горан пытался разгадать, куда клонит немец. — Почему вы молчите? — теряя терпение, крикнул Никол.
— Мое мнение не совпадает с вашим, господин полковник, а я хотел говорить правду. Если вы настаиваете… — Горан помолчал.
— Говорите! — приказал полковник.
— Вы находите, что Владимиров саботировал? А почему не предположить, что ваши локаторы ненадежны? Нет, это не могло быть причиной гибели ваших самолетов. Владимиров просто заблудился, и моя вина в том, что я не помог ему выйти из облаков. Я боялся потерять время — спешил на помощь вашим истребителям. — Горан посмотрел на Владимирова и улыбнулся. — И ваша вина есть в том, что он приземлился на вашем аэродроме, — обратился он снова к немецкому полковнику. Тот удивленно посмотрел на него. — Вы хорошо его встречаете. Есть чем угостить — напоить, накормить. А мы бедны…
«Вы обобрали нас до нитки, да еще и великодушие проявляете!» — таков был подлинный смысл его слов.
Генерал Брадов сидел как на иголках. Ему хотелось заставить замолчать этого летчика. Он завидовал в душе его дерзости и независимости. И то, что он говорил правду, Брадова еще больше возмущало. «Наказать его еще пятью сутками ареста!» — подумал генерал.
Но странно: полковник Никол не возмутился. Судя по всему, он понял, что большего ему не узнать от этого кандидата.
— Господин кандидат любит шутку, — дипломатично заключил полковник. — Это мне нравится в летчиках!
9
В окошко пробивался рассвет. Тетя Драга смотрела, как оно едва заметно начинает подсвечиваться восходящим солнцем. Две ночи и два дня она не сомкнула глаз, ждала, прислушивалась к скрипу калитки, смотрела в окошко на улицу. Что бы она ни делала, мысли ее сходились к одному: правда ли, что написано в газете?
Она неторопливо хлопотала по дому. Собрала на стол завтрак, проводила Тому на работу, а Симеона снова попросила зайти на почту.
— Может, пришел ответ…
Она вынесла к колодцу белье, развела огонь в очаге. Пламя жадно облицовывало крутые бока большого черного котла, наполненного водой.
Она заставляла себя работать, то и дело поглядывая на улицу. Если весть радостная, она узнает еще издали по походке Симеона, по его лицу. Когда Симеон показался на дороге, тетя Драга не выдержала, оставила стирку и пошла навстречу.
Симеон шел медленно, казалось, он старался продлить свою дорогу к дому. Он остановился еще раз, прочитал телеграмму, сунул ее в карман и свернул в проулок. Значит, телеграмма плохая.
Мать почувствовала, как ноги ее тяжелеют, и она не в силах оторвать их от земли. Она почувствовала всю тяжесть обрушившегося на нее горя, растерянно теребила платок на голове, оглядывалась по сторонам, словно прося о помощи.
Она не помнила, как дошла до избы, как достала из сундука черный платок и черное платье. В трауре направилась за околицу, прижимая к груди охапку цветов. Симеон бросился вслед за ней. Он пытался успокоить ее. Но мать рукой отстранила его.
— Я все поняла! Поди домой, жди меня дома!
Соседки решили, что старая Драга пошла на кладбище. «Да кто же помер у нее в этот день, о ком она вспомнила?!» — гадали они.
Мать миновала кладбище и направилась через скошенный луг к горе. Она тяжело дышала, ноги ее подкашивались от усталости. Но вот она остановилась около пирамиды, сложенной из белого камня. На плите, покрытой мхом, старая Драга прочитала: «Павшим за свободу Болгарии русским солдатам. Вечная память».
Поржавевшая цепь опоясывала бугорок, на котором возвышался памятник. Она положила цветы к его подножию и упала на колени.
«Простите его! — обращалась она к тем, кто лежал под этими плитами. — Он не по своей воле! Господи! — Мать подняла голову и видела над собой ясное небо. — Прости его и сохрани! Покарай меня, я виновата, я не дала ему силы!»
Дома мать не застала Симеона. На столе лежала помятая телеграмма. «Верь, мама…» — прочитала она. Она снова обрела силу. Глаза ее стали сухими, все в ней окаменело — и сердце, и руки, и глаза.
Тетя Драга открыла крышку старого букового сундучка. Следы краски говорили о том, что он был когда-то любовно расписан художником-самоучкой. В этом сундучке хранился семейный архив и все, что
