спросила Ирина.
— На этот раз все было без всякой помпы. Для того, чтобы жизнь могла существовать на поверхности нужен не только свет и вода. Все гораздо серьезнее.
Говорят, что ни одно живое существо не может выжить в своих отходах. А самыми страшными, как оказалось, для Земли были не отравляющие вещества, не промышленные выбросы, не радиация. Самыми непереносимым грузом для Земли оказались мысли и эмоции живущих на ней людей.
— Да, я слышала про это, — скучнея, ответила Ирина. — Этой тягомотиной нас пичкают все религиозные каналы. Но ведь это чушь, полная чушь. Земля — это просто невообразимо большой кусок дерьма, летящий в пространстве. Как на нее могут влиять мысли ничтожно мелких тварей?
Максим некоторое время молчал, подбирая подходящий пример.
— У тебя бывало, что ты опаздываешь, торопишься, нервничаешь, а техника как назло начинает барахлить. То вызов срывается, то компьютер виснет, то лодья никак не встает в рабочий режим?
— Сколько угодно раз, милый. Это у меня пожизненное.
— Так вот, с Землей случилось то же самое.
— Да брось, она ведь большая.
— Как оказалось не настолько.
Ирина отвернулась и с неудовольствием стала глядеть в темноту за окном.
— Ты смотришь и думаешь, что назначение этого «куска дерьма», безропотно носить людей на себе, растить им пропитание, держать их дома, прятать в себе мертвые тела?
— Ладно, я все равно ничего в этом не понимаю, — с досадой ответила Ирина.
— Давай по-другому, — предложил Максим. — Вот представь. Обитал себе на Земле — матушке доисторический человек. Страдал, мучился, болел, потом помер. Закопали его в могилу. А куда делись все эти эмоции, мысли, боль, страх? В те времена каждую секунду умирали 2–3 человека, оставляя всю грязь на Земле. Но есть у нее свойство — обезвреживать отходы. Гниющие тела становятся травой и деревьями, энергия успокаивается, становится нейтральной, годной для нового цикла. А что будет, если в раковину наливать больше воды, чем сливается? Представь, — слив засорился?
Максим сильно упрощал, но это было необходимо, чтобы его поняла Ирина.
— И ты хочешь сказать, — размышляя, произнесла она, — случился засор, и дерьмо поперло наружу?
— И испортило всю систему тонких связей. Мертвая информация задушила живых. Это называлось синдромом Х.
Выработка тонкой энергии на поверхности была остановлена. Растения и животные погрузились в спячку, которая продлилась три года. Те, кто выжили, навсегда запомнили этот страшный урок.
— Но 63 миллиона на всю Галактику… — с негодованием воскликнула Ирина.
— А зачем больше? — поинтересовался Максим. — Пролетев Галактику вдоль и поперек, я понял, что наиболее комфортно живется в мирах, где население не больше 3–5 тысяч человек. Тишь, гладь, Божья благодать.
— Ладно, деревянный мальчик, — с досадой произнесла Ирина, поняв, что может вдрызг разругаться с мужчиной. — Скажи, что эта курица кудахтала? Про то, что она там сказала, когда ты вошел…
— Она передала, что император просил не мешать.
— И ты не послушался? — с неподдельным ужасом и восторгом произнесла она.
— А что мне оставалось делать, если у меня баба — дура…
— Ах ты гад… — произнесла Ирина, впиваясь ему в губы своими пухлыми чувственными губами.
У них был долгий и совершенно чумовой секс в кружащем над лесом глайдере. Примерно через час, историк собрался с духом и посадил «Корсар».
Максим и Ирина продолжили заниматься любовью в доме, прикипая друг к другу в совершенно невозможных, запредельных ощущениях.
Потом, во втором часу ночи, обуреваемый чувством вины перед заждавшейся хозяина кошкой, историк поволок сонную Мару в комнату для медитаций, испытывая облегчение оттого, что завтра пятница, выходной день.
Максим очень хотел спать. Сознание временами отключалось, однако, губы сами произносили затверженные тысячами повторений, известные каждому человеку с детства слова…»
Ниже следовало четверостишие из совершенно непроизносимых звуков. Федор по инерции пробежал взглядом несколько строк после мантры.
«…Вдруг в один из моментов просветления, когда увлекаемое вселенскими вибрациями сознание снова вернулось к Максиму, он обнаружил на коленях рядом с мурлыкающей кошкой голову Ирины. Она безмятежно спала, поджав под себя ноги и по-детски положив под голову ладони. На сигнальном браслете горел чистый зеленый огонек…»
У Конечникова вдруг что-то с силой развернулось в голове. «Есть» — пронеслось в сознании. «Я не умру, теперь я никогда не умру», — колотилась в сердце, стучала в виски сумасшедшая радость освобождения от главной кары человеческого рода — краткости жизни.
Чувство было удивительным — никуда не нужно было больше торопиться. Вдруг потеряли силу все расставленные людьми на пути к смерти указатели.
То привычное, которым простые люди руководствовались на своем жизненном пути: детство, взросление, экзамены, испытания, любовь, свадьбы, рождения детей, обретение дома, первые седые волосы, служебный рост или трудное, постепенное накопление богатства, старческая немощь, распад тела и разума, медленное угасание — это было теперь не для него, потеряв всякий смысл.
Жизнь капитана ВКС Федора Андреевича Конечникова простиралась теперь без конца и края в грядущие века. Времена, которые волновали его лишь абстрактно, стали близкими, достижимыми, осязаемыми.
Все это было чудесным образом заключено в 12 труднопроизносимых словах. К радости примешивался холодок неизвестности. Но недаром у него было это желание — взглянуть на обратную сторону звезд. И как когда-то в звездный океан, Федор решительно направил свой путь в океан времени.
Подводя черту под своими сомнениями, он аккуратно, сильно надавливая на карандаш, переписал мантру из книги в блокнот, вырвал листок и спрятал его между корочкой и пластиковой обложкой удостоверения личности.
конец 15 главы.
Глава 16
ПРИЕМ НА «СЕРЕБРЯНОМ ВОРОНЕ»
Конечников проснулся от негромкого скрипа. Этот звук был знаком ему с детства. Так скрипела дверь в старом дедовском доме. Слух не обманул его. Восхитительно знакомо повеяло родным домом, вкусным, непередаваемо приятным запахом, память о котором не перебили ни спертый дух нутра звездолетов, ни портяночная вонь казармы.
Открыв глаза, Конечников обнаружил, что лежит на старинной деревянной кровати, которая помнила еще тех, кто 300 лет назад первый выбрался из теплого чрева горы на продуваемую всеми ветрами холодную равнину.
— Кто здесь? — на всякий случай спросил он, нашаривая под подушкой ножик.
— Я, — раздалось от двери.
Голос принадлежал женщине. В проеме, озаренном слабыми отблесками пламени далекой свечи, появилась абсолютно черное нечто.
— Кто ты?
— Тедо ты с ума сошел? Это я, Лара, — прозвучал знакомый ласковый голос.
Он был тихим и слабым, словно доносился издалека.
