станции метеоролог, и ему замены нет. Четыре раза в сутки Саша должен хоть ползком, но добраться до метеоплощадки, снять с приборов показания, обработать их и передать радисту. Но у Саши оказался твердый характер, и он самолюбив: ни одной жалобы от него не услышишь. Валерий по нескольку раз в день заставляет его дышать кислородом и сам понемногу вникает в метеорологию: на Востоке всякое может случиться, а дублера взять будет неоткуда.
Дышат кислородом тоже незаменимые Гера Флоридов и повар Павел Смирнов. И даже Иван Луговой: поработал на свежем воздухе без подшлемника... Остальные держатся, хотя спим мы плохо и не проявляем присущей полярникам активности за обеденным столом. И лишь на двоих из нашей смены приятно смотреть.
Ни минуты не сидит без дела Борис Сергеев, добывает водород, вместе с Фищевым запускает аэрозонды, следит за их полетом по локатору, помогает механикам, монтирует радиопеленгатор и, когда нужно, перевоплощается в грузчика.
- Побереги свое красноречие, док, - ухмыляется Борис, когда Валерий обвиняет его в возмутительном нарушении режима. - Я же говорил, что на мне с первого дня можно будет возить воду. Как и на тебе, Валера. Чем мы с тобой не пара гнедых?
В самом деле, на этой парочке отдыхает глаз: молодые, крепкие, полные жизни ребята. Борис высок и аскетически худ, в нем нет ни единого грамма лишнего жира. 'На мыло не гожусь', - пошучивает он. Такие люди часто бывают на редкость выносливыми, и к Борису это относится в полной мере: своей самоотверженной работоспособностью он поражал даже видавших виды полярников.
Валерий Ельсиновский ниже ростом, но широк в плечах и превосходно сложен физически. В прошлом альпинист-разрядник, он легче других справился с горной болезнью и, как всякий врач на полярной станции, вечно 'на подхвате' - главным образом в роли грузчика. Валерий очень красивый брюнет, и бородка а-ля Ришелье, которую он начинает отращивать, очень ему идет. Веселый и общительный 'док' обладает стихийной центробежной силой, к нему вечно тянутся, и медпункт, в котором мы с ним живем, неизменно заполнен посетителями, отнюдь не только пациентами. К последним, кстати, Валерий относится своеобразно. Его медицинское кредо - заставить пациента ухмыляться по поводу собственного недомогания.
По себе знаю, что это помогает куда лучше, чем сочувствие, которое может до слез растрогать больного и преисполнить его жалостью к своему прохудившемуся организму. Помню, что, когда жена, напевая что-то про себя, выслушивала мои жалобы и равнодушно роняла: 'Сделай хорошую зарядку пройдет', я выздоравливал от ярости.
Наши недомогания, вызванные акклиматизацией, Валерия не смущали, их само собой вылечит время. И лишь к одному больному он отнесся со всей профессиональной серьезностью.
Серьезно простудился Василий Семенович Сидоров. Переполненный энергией и планами расширения станции начальник никак не хотел примириться со своей болезнью. Оп подолгу и тяжело кашлял, трудно дышал, но согласился лечь в постель лишь тогда, когда консилиум в составе Ельсиновского и Коляденко без колебаний поставил диагноз: воспаление легких.
Этот диагноз мог ошеломить кого угодно. На станции, где малейшая простуда излечивалась мучительно долго, он неумолимо требовал немедленной, пока есть такая возможность, эвакуации в Мирный.
Нужно знать Сидорова, четырежды начальника Востока, чтобы понять, как подействовала на него такая перспектива.
- По инструкции я должен поставить об этом в известность начальника экспедиции и главного врача, - сказал Валерий.
- Что ж, поставь, - согласился Сидоров.
- Боюсь, что они потребуют эвакуации, - тихо добавил Валерий.
- Наверное, потребуют, - вновь согласился Сидоров. - Но я этого не боюсь. И знаешь почему?
- Почему же? - спросил Валерий.
- А потому, - весело сказал Сидоров, - что воспаление легких на Востоке не излечивается по теории. А на практике - это мы еще посмотрим! Ты ж специалист по грудной хирургии, неужели упустишь такой случай?
- Не хотелось бы упускать, - улыбнулся Валерий.
- Тогда, черт возьми, коли меня на полную катушку, хоть в решето превращай!
- Начнем, пожалуй, - заполняя шприц, кивнул Валерий.
Василий Семенович оказался трудным пациентом. Прикованный к постели в самое напряженное для станции время, он мучительно переживал свою беспомощность, как это вообще свойственно энергичным и сильным людям. Мирный настойчиво требовал его эвакуации, но - не было счастья, да несчастье помогло - до пятого января непогода держала самолеты на приколе. А когда полеты начались, болезнь миновала кризисную точку, и Сидоров, выдышав два баллона кислорода, начал медленно, но верно вставать на ноги. Уверенный, что могучий организм Семеныча одолевает болезнь, Валерий с чистым сердцем саботировал приказы высокого начальства: то под предлогом 'нетранспортабельности' больного, то успокаивающими сводками о его состоянии. Так Сидоров и остался на станции благодаря смелости и самоотверженной заботе своего хирурга.
Но я забежал далеко вперед а возвращаюсь к началу этой главы.
Утром, после разгрузки самолетов и проводов старой смены, я вернулся домой, рухнул на койку и пришел к выводу, что являю собой самого жалкого неудачника, который когда-либо добывал пером хлеб насущный.
Востока я не выдержал. Нужно признавать свое поражение и улетать в Мирный.
Груз был тяжелый - детали щитовых домиков, доски, ящики с арматурой, и после очередного 'раз, два - взяли!' я впервые в жизни почувствовал ужас удушья. С бешеной скоростью отбивало чечетку сердце, глаза застилал розовый туман, и я, забыв про все предупреждения, сорвал подшлемник и стал жадно глотать воздух. К счастью, шел легкий, увлажняющий снежок, и все обошлось благополучно, но бдительный Валерий тут же выпроводил меня в помещение. И я ушел в самом угнетенном настроении, сознавая, что такую работу пока выполнять не в силах. Но ведь при моей специальности разнорабочего другой-то на станции не было!
Василий Семенович и все ребята хором уверяли, что отлично обойдутся без моей помощи, что моя миссия иная. Наверное, они говорили это искренне. Но каждый хорошо знает, какое впечатление на работающих людей производят праздношатающиеся бездельники. Тем более на Востоке, где каждая пара рабочих рук была буквально на вес золота.
Итак, я лежал и думал. Не помню, было ли мне когда-нибудь так скверно - и морально, и физически. Болтаться без дела я не смогу, значит, нужно улетать. Видимо, про станцию Восток и ее людей суждено рассказать другому корреспонденту. Жаль, конечно, что никто из восточников, так радушно принявших меня и свою семью, не вспомнит обо мне добрым словом. Так, скажут что-нибудь вроде: 'Прилетал один турист, да кишка оказалась тонка...' Думать об этом было невыносимо.
В кают-компании послышался топот ног: это с полосы вернулись ребята. Подгоняемый шутками, дежурный быстро накрывал на стол. С какими глазами я выйду сейчас к ребятам и заявлю, что хочу улетать? Чем объясню свое решение? Кровь идет, рвота, головокружение? А у кого этого нет?
И вдруг меня осенила блестящая, воистину гениальная идея. Да, гениальная, потому что она спасала дело.
Вы знаете, какая работа на полярных станциях считается самой неприятной? Дежурство по камбузу и каюткомпании. Эта работа - единственная, для выполнения которой установлен график. Подходит твоя очередь безропотно выполняешь, кончается день - вздыхаешь с облегчением. Многие полярники готовы на любые трудности, лишь бы не быть прикованным к мытью посуды и швабре.
И, вместо того чтобы выйти к ребятам и заявить, что я улетаю, я вышел и заявил следующее:
- Прошу слова для важного сообщения. Грузчик из меня получился никудышный. Но есть работа, в которой я берусь перещеголять любого из вас. Я неустанно совершенствовался в ней дома и достиг весьма высокой квалификации. Поэтому предлагаю с сегодняшнего дня назначить меня постоянным дежурным по камбузу.
Я бил наверняка и знал, что успех мне обеспечен, но такого взрыва оваций не ожидал. Даже самому избалованному эстрадным успехом поэту такое не могло и присниться. Сказать, что мое заявление было
