установленных им связей перевалило за девять тысяч.
- Победухину за тобой не угнаться! - восторженным голосом отпетого подхалима говорит один из нас.
Виктор без особой уверенности кивает. Георгий Победухин - главный его соперник, и борьба между ними за первенство проходит с переменным успехом.
- К сожалению, - без особого огорчения отмечает Виктор, - Победухин вчера охрип и на несколько дней вышел из строя! Это, конечно, очень, очень досадно.
Первым вызвали к телефону П. Мы нервно навострили уши: всех волнует слышимость.
- Мама, ты слышишь меня? Мама!
- Ол райт, май френд! - врывается в эфир веселый голос.
- Мама! Мама! - надрывается П. - Это я, мама!
- Довели человека! - сочувствует очередь. - Только зимовка началась, а уже маму зовет!
И очередники смеются так называемым нервным смехом, потому что знают, что никто из них не гарантирован от подобных же изъявлений сочувствия со стороны сердобольных товарищей.
Слышимость сегодня неважная. С трудом докричавшись до мамы, взмыленный П. отходит от аппарата.
- Н., на выход с вещами!
- Катюша, здравствуй! Очень по тебе скучаю, как дела, дорогая?
- Спасибо, зятек, - доносится сиплый баритон. - Катя в командировке. Рассказывай про жисть.
Н. упавшим голосом сообщает, что жизнь хороша и. даже удивительна, и мы догадываемся, что разговор с глубокочтимым тестем ни в коей мере не может заменить молодому супругу общения с дорогой и нежно любимой Катюшей. Отмахнувшись от насмешек, Н. садится в коридоре на скамью, закуривает и мстительно ждет: не может такого быть, чтобы у следующих абонентов все сошло гладко.
Так оно и случилось. Один за другим последовали два разговора, на несколько дней давшие пищу острякам Мирного *.
Сначала говорил со своей Ниночкой Беляев. Задыхаясь от волнения и нежности, он ее ласкал, сто раз обнимал и тысячу раз целовал. Неожиданно выяснилось, что он ласкает, обнимает и целует чужую жену. Она тоже Ниночка, но Силаева. Услышав, что у телефона его жена, Силаев сорвал с головы Беляева наушники и три минуты трогательно орал в трубку про свою любовь. Закончив по традиции разговор пылкими объятиями и поцелуями, Силаев обнаружил, что адресовал их Ниночке Беляевой, которая три минуты назад выхватила трубку из рук Ниночки Силаевой, которую закончил обнимать и целовать Беляев. К этому времени слышимость окончательно исчезла и законные Ниночки остались нецелованными до следующего сеанса.
Но иногда слышимость была бодее или менее сносной, и мы досыта, минут по пять, разговаривали с женами и детьми. Без путаницы, впрочем, не обходилось. Так, во время одного сеанса, меня предупредили, что из Москвы со мной будет говорить товарищ Шагина. Я что-то никак не мог припомнить, какое отношение ко мне имеет вышеупомянутый товарищ, и успокоился лишь тогда, когда услышал голос жены. Ребята по этому поводу острили:
- Возвратитесь домой, а за вашим письменным столом сидит товарищ Шагин.
Впечатление разговоры с домом оставляли огромное. Хладнокровные, с железной волей полярники на глазах превращались в растерянных мальчишек, буквально терялись от наплыва чувств. Потому что голос живой, а радиограмма, даже самая нежная, все-таки листок неодушевленной бумаги.
Но если слышимости не было, ребята, просидев часа два в радиоцентре, расходились совершенно удрученные, на чем свет стоит ругая ни в чем не повинных радистов. Угнетало и сознание того, что столь же расстроенными уходят из радиоцентра наши родные. Полярникам почему
* Будучи уверенными, что я опишу этот случай, пострадавшие просили изменить их фамилии.
то отказано вызывать родных по домашнему телефону (морякам, кстати, это разрешено). Радисты рассказывали, что в первых экспедициях полярники такой льготой пользовались. Поначалу, правда, в звонки из Антарктиды на Большой земле никто не верил. Пришла жена с работы, готовит обед и вдруг...
- Алло! Это ты, Галочка?
- Я. А кто говорит?
- Эдик говорит! Здравствуй, дорогая!
- Бросьте меня разыгрывать, гражданин. Мой Эдик в Мирном.
- Так это я, я! Твой Эдик! Я из Мирного говорю!
- Неудачная шутка, гражданин. Всего наилучшего.
И вешала трубку, не подозревая, что ее любимый Эдик в эту минуту в отчаяньи рвет на себе волосы.
Приходилось даже посылать женам радиограммы, чтобы они поверили во всемогущество технического прогресса и не вешали трубки, И когда родные привыкли, что звонок из Антарктиды не первоапрельская шутка, ктото распорядился отменить разговоры по домашним телефонам. Видимо, нужно пересмотреть это распоряжение, незачем напрасно травмировать полярников и членов их семей. Когда мы возвращались домой на 'Оби', радистыморяки выходили через свой радиоцентр прямо на наши домашние телефоны. Не отвечают - ничего страшного, можно будет позвонить еще разок. Зато какой это был сногсшибательный сюрприз, когда на обычный телефонный звонок жена снимала трубку и слышала голос своего бродяги-мужа!
О разного рода сюрпризах антарктические радисты могут рассказывать часами. Забавный случай произошел в Четырнадцатую экспедицию во время санно-гусеничного похода на станцию Восток. Правда, штурману поезда случай этот не показался таким уж смешным, поскольку бедняга корчился от воспаления надкостницы. Радист поезда Олег Левандовский попытался запросить врачей Мирного, что делать со штурманским зубом в конкретных походных условиях, но бушевала магнитная буря, и Миртли на связь не вышел. Но зато призывы Олега услышал радист нашего танкера, бороздившего воды Антарктики.
- Вас понял, вас понял, - послышалось в эфире, - болит зуб у штурмана. Пусть он сообщит ваши координаты. Если вы недалеко - постараемся помочь.
Когда Олег сообщил координаты, судовой радист язвительно откликнулся:
- Вас понял. У вашего штурмана, видимо, болит не зуб, а голова после липшей рюмки. Судя по координатам, он завел ваше судно километров на пятьсот в глубь материка. Прием.
- А мы там и находимся. Мы - санно-тусеничный поезд. Прием.
Судовой радист пришел в восторг, как нумизмат, который раздобыл сестерций Веспасиана Флавия. Шутка ли - установить такую редкостную связь! Но штурману поезда Николаю Морозову легче от этого не стало.
Радио в Антарктиде - это еще и звуковые письма от родных. Папы и мамы, дедушки и бабушки, жены и дети приходят в студии, садятся к микрофону и рассказывают, обнимают и желают. Правда, есть своя ложка дегтя и в этой очень нужной передаче. То ли ее создатели не знают, что полярники ежедневно слушают последние известия, то ли того требует радионачальство, но значительная часть передачи состоит из обзора даже не текущих, а довольно-таки устаревших событий. Разумеется, эту часть никто не слушает, но драгоценное время она отнимает.
Но вот начинаются звуковые письма - и Антарктида замирает. Таня Гербович, беззаветно преданная идеалам рыбалки, рассказывает отцу об огромном окуне, который нахально сорвался с крючка, Ирочка Ельсиновская лепечет, что она очень хочет увидеть папу и пингвина ('но больше пингвина', - комментируют слушатели), а мама Н. требует от сына, чтобы он берег себя (здесь уже комментаторы расходятся вовсю).
Особый успех выпал однажды на долю X. Сначала выступала его жена: люблю, мол, скучаю, жду тебя, мой ненаглядный, приезжай скорее, сокол ясный. Все шло хорошо. А потом диктор провозгласил: 'А теперь, дорогой товарищ X., передаем для вас по просьбе вашей жены ее любимую песню'. И в эфире зазвучало: 'В нашем доме появился замечательный сосед!..' Долго еще потом X. 'метал икру' и делал вид, что не слышит невинных вопросов: 'Так кто же появился в твоем доме после твоего отъезда?'
Любят радио в Антарктиде!
Главный врач и его товарищи
В Мирном пурга...
Тоскливо на полярной станции в пургу. Она, как минорная музыка, навевает грусть, угнетает своим неистовым воем, в котором слышится: 'Понимаешь, куда ты попал? Теперь поздно, ты здесь надолго...'
