Макнамара в поисках своего домика, выбился из сил, но не нашел и ночевал со своими провожатыми на дизельной электростанции. С той поры, правда, в пургу гулять зарекся... Вот кто ориентируется в любую метель - так это ненцы. В 1943 году я перебирался на оленьей упряжке через пролив Малыгина на остров Белый. Шло пять нарт с вещами и приборами. Я ехал с мальчишкой, ненцем лет двенадцати, и когда началась пурга, то мы отстали и заблудились. Ну, думаю, дело плохо, ведь опора у меня - пацан с табуретку ростом! Но оказалось, что пацан мой из молодых, да ранний: стреножил оленей, перевернул нарты и пригласил меня туда - пересиживать пургу. Через несколько часов нас разыскал его отец, хотя нарты запорошило и заровняло - по рогам лежащих оленей нашел. У ненца на руке был компас. Я спросил: 'Помогает?' Ненец кивнул, покопался в снегу, посмотрел на небо и уверенно сказал: 'Туда!' И перевел в нужном направлении стрелку испорченного компаса. Он у него, оказывается, был украшением, вроде часов. Поехали вперед, пуржило, однако ненец отлично ориентировался: копал заструги, по их направлению и слоям вспоминал, откуда и когда дул ветер, и определял страны света.
Иван Михайлович любит Молодежную, второй раз зимует он здесь начальником.
- Скоро в наших домах будет вода, - с немалой гордостью сообщил он. - Пресной воды у нас больше, чем на Новолазаревской, рядом - два озера глубиной до тридцати метров, запас огромный. Такого обилия пресной воды в Антарктиде не имеет никто! Японцы на станции Сева вынуждены даже воду опреснять, у них жесткая норма - шесть литров на человека в день. В Двенадцатую экспедицию они на санно-гусеничном поезде пришли к нам в гости и были совершенно потрясены, когда мы сводили их в баню. Экскурсоводом был Макнамара, он бегал по бане и гремел: 'Лейте, не жалейте, у Титовского воды много!' На японцев Молодежная произвела громадное впечатление, от станции они были в восторге. Правда, на обратном пути им досталось крепко. Неожиданно связь с их поездом прекратилась. Мы подготовили вездеходы, собирались было выйти их искать, как в последний момент Молодежную вызвала Сева: 'Все мы живы, если хотите убедиться, каждый из нас может выступить перед микрофоном!' Оказывается, головная машина их поезда попала в трещину на припае, провалилась с санями и радиостанцией, но люди успели спастись...
Мне вспомнился рассказ Гербовича о посещении Севы советскими полярниками. Тогда тоже было весело при встрече и довольно грустно - по возвращении. 'Нас угостили ломтиками колбасы с воткнутыми палочками, - о улыбкой рассказывал Гербович, - и один из нас, С., стеснялся есть: а вдруг по палочкам считают, кто сколько съел? А после обеда я попытался прокатиться на японском вездеходе и сел за руль. Увы, машина оказалась рассчитанной на людей небольшого роста, я едва ли не вывихнул шею и вынужден был отказаться от дальнейших попыток... Расстались мы друзьями. Покинув японскую станцию, наш самолет попал в пургу и врезался в ледяной купол - к счастью, так удачно, что лишь помял хвост'.
Титовский не раз зимовал с Владиславом Иосифовичем Гербовичем.
- Как-то во время дрейфа на станции Северный полюс-7, - припомнил Иван Михайлович, - мы с Гербовичем расчищали взлетно-посадочнуго полосу. 'Мы' - это, пожалуй, слишком сильно сказано. Гербович был самым могучим человеком на станции, как, наверное, и сейчас в экспедиции. Он насадил на кирку набалдашник с полпуда весом и одним ударом отбивал от тороса столько льда, сколько я за двадцать. Он шел впереди, как бульдозер, а я за ним подчищал огрехи...
Иван Михайлович Титовский - зачинатель огородного промысла в Антарктиде. Еще в 1961 году он создал первую оранжерею на Новолазаревской. Затем Иван Михайлович нашел такого же одержимого напарника и в Двенадцатую экспедицию украсил оранжереей Молодежную с помощью врача Леонида Подоляна. Землю они привезли в ящиках из Ленинграда, добавили в нее антарктической почвы (перетертый камень) и подкормили солями - химикалиями. Температура, полив, электрический свет в полярную ночь, опыление - все на самом высоком научном уровне!
Когда ты входишь на эту небольшую остекленную террасу в доме начальника Молодежной, тебя поражает совершенно неожиданный для Антарктиды запах деревенского огорода. Вдали разгуливают по морю айсберги, вокруг - лунный пейзаж, а ты вдыхаешь пьянящий аромат цветущей зелени. Старожилы, которым не впервой видеть ошеломленных новичков, весело смеются, чрезвычайно довольные произведенным впечатлением.
- В Двенадцатую экспедицию собрали полторы сотни огурцов и сотню помидоров, много редиса, лука, чеснока и щавеля! - гордо поведал Подолян. - Загляните к ракетчикам, они тоже выращивают прекрасные помидоры. А Купри по нашей просьбе привез из Австралии семена огурцов.
Я пошутил по поводу того, что скоро Молодежной дадут план вывоза овощей в Москву, и по великодушному предложению Подоляна кощунственно съел зеленый огурец - безусловно, самый вкусный из всех, которые когда-либо доставались на мою долю.
Если мы, неофиты, смотрели на оранжерею с восторгом, то Игорь Сирота с нескрываемой и так называемой 'черной' завистью. Он в Мирном тоже огородничал в своем доме э 6, один ящик земли привез с собой, а другой тихо позаимствовал на передающей радиостанции. Игорь сумел вырастить зеленый лук, который ели целый год, но с другими овощами получилась осечка: был лишь собран урожай из двадцати картофелин величиной с горошек.
Так что в Антарктиде продолжает уверенно лидировать оранжерея Молодежной.
Как мы 'зимовали' на куполе
Самым частым гостем каюты, в которой жили Дима Колобов и я, был Арнаутов. Гена скучал. Дежурили по камбузу мы раза три в месяц, а больше свою энергию на 'Оби' тратить было негде. Поэтому, приходя в гости. Гена страстно любил беседовать с Димдимычем - иными словами, затевал с ним веселую склоку.
Димдимыч, который в качестве геолога входил в состав группы, основавшей новую антарктическую станцию Ленинградская, был завален работой. Целыми днями он сидел за столом и составлял отчет.
- Ну как дела? - проникновенным голосом интересовался Гена.
Димдимыч продолжал вдумчиво изучать свои листы.
- Ты не находишь, что в профиль он похож на Эйнштейна? - громким шепотом спрашивал меня Гена. - Если мысленно обрить ему бороду и присобачить усы...
Димдимыч бормотал сквозь зубы какое-то ругательство. Гена с наслаждением вслушивался и кивал.
- Запиши эту мысль, чтобы она не пропала для науки! - советовал он. - Две-три такие яркие мысли - и диссертация готова. Помню, однажды.,.
- Видишь, пингвин на льдинке барахтается? - Димдимыч указывал пальцем в окно. - Выйди на палубу и проори эту историю ему!
- Нет, ты тоже поймешь, я постараюсь доступно, - ласково говорил Гена. - Так вот, помню, однажды...
- И чего это тебя сюда принесло? - стонал Димдимыч.
- Не понимаю, - обижался Гена. - Сам пригласил меня в гости, за фалды, можно сказать, в каюту втащил, от работы оторвал, а теперь...
- Не приглашал я тебя! Не дождешься!
- Как это - не приглашал? - ужасно удивлялся Гена. - Тогда я возьму и уйду.
- И правильно сделаешь! - веселел Димдимыч.
- Впрочем, - менял свое решение Гена, поудобнее устраиваясь на диване, - у меня есть немного свободного времени. Раз я тебе нужен - смело рассчитывай на меня.
Тщетно Димдимыч заверял, что единственная услуга, которую Гена может ему оказать, - это раствориться в воздухе.
Ничего не добившись, Димдимыч вынужден был применять навеки осужденный общественностью, но все же еще не устраненный из нашей действительности метод прямого подкупа.
- Уйдешь, если я подарю тебе свою фотографию? - вкрадчиво спрашивал он.
- А зачем мне твоя фотография? - отмахивался Гена. - Я тебя и так вижу по десять раз в день, что само по себе удовольствие более чем сомнительное. Охота мне была еще смотреть и на твою фотографию! Рехнешься в два счета.
- Нет, не мою личную фотографию, которую ты на коленях не выпросишь, - уточнил Димдимыч, - а заснятую мною фотографию императорского пингвина.
После длительного и шумного торга Гена выбирал себе одну из мастерски сделанных Димдимычем фотографий и на время оставлял его в покое.
Однако за время перехода из Мирного в Молодежную мучитель и его жертва так привязались друг к
