как только пурга прекратится, немедленно вылетим. И через несколько часов, когда ветер поутих, мы полностью заправили ИЛ-12, взяли про запас четыре бочки горючего и с огромной перегрузкой полетели. Пришли на Моусон, поспали несколько часов, дозаправились и взяли курс на Бодуэн. Погода отвратительная, видимость ужасная, а у бельгийцев, как на грех, вышел из строя передатчик, не могут дать нам привод. Но Борис Семенович Бродкин, наш штурман, все-таки разыскал Бодуэн - первый залог удачи! Сели. Встреча исключительно сердечная, на нас разве что не молились: ведь решалась судьба четырех человек, один из которых - пилот самолета принц де Линь! Дали нам карту, рассказали о примерном маршруте исчезнувшего самолета, и мы отправились в поисковый полет. Закончился он неудачей: сплошная облачность, видимость ноль...
Вернулись, поспали часа три и ушли во второй полет. Увидели посреди ледника скалу, которая называлась горой Сфинкс (сейчас - гора де Линя), и по ней ориентировались: где-то в этом районе мог потерпеть аварию бельгийский самолет.
Здесь нас ожидали первые находки. В южной части горного массива, неподалеку от Сфинкса, мы нашли штатив от теодолита и несколько полузасыпанных снегом ящиков. Следы людей, видимо, замело. Начали кружиться и вдруг увидели лежащий на крыле маленький спортивный самолет. Он казался черным комариком на белом фоне. Сесть невозможно: повсюду камни, скальные породы. Пришлось приземлиться в двух километрах. Оставили у ИЛа механика, а сами - Перов, Бродкин и два бельгийца - пошли к месту аварии. По дороге я поскользнулся, сильно ударился об лед и вернулся обратно. Оказалось, к счастью, так как началась пурга, мое возвращение было как нельзя более кстати. Вдвоем с механиком мы запустили двигатели и начали салютовать ракетами. Гул двигателей и ракеты помогли группе Перова определить обратное направление, и ова, хотя и не без труда, добралась до ИЛа. Товарищи рассказали, что у бельгийского самолета при вынужденной посадке сломались лыжа и стойка шасси. Из записки, оставленной в самолете, узнали, что его экипаж отправился к горе Сфинкс.
Но горючее у нас было на исходе, пришлось возвращаться для заправки. Зато третий полет начали более осмысленно. На западном склоне Сфинкса мы заметили, как показалось с воздуха, палатку. Но это была не палатка, а парус, установленный на сани: видимо, потерпевшие аварию пытались соорудить буер, но без особого успеха. Здесь же валялись пустые банки из-под консервов, походная аптечка, футляр от хронометра, зубная щетка... На снегу виднелись следы, ведущие к горе Трилинген - 'Трехглавая гора'. Метров через двести снег перешел в лед, и следы исчезли... Мы взлетели и шли, держась следов, но никого и ничего обнаружить не удалось. Гористая и мертвая пустыня...
В четвертом полете ходили у массива поисковыми галсами, вертелись вокруг Сфинкса - снова безрезультатно... Пятый полет, третий день поисков - ничего...
Ситуация складывалась трагичная. По нашему расчету пропавшие без вести бельгийцы уже пятый день были без продовольствия (если они живы!), а у нас горючего оставалось только на один поисковый полет и на возвращение в Мирный. Наши поиски 'съели' и все горючее станции Бодуэн. Что делать? Руководство экспедиции связалось с Москвой; 'Оби' была дана команда изменить курс и следовать в Бодуэн с горючим, а нам Москва приказала: 'Искать до последней капли бензина!' И мы облегченно вздохнули: другого приказа и не ожидали...
И вот наступило пятнадцатое декабря - день последнего полета. Долго и безрезультатно кружили мы над массивом, глаза все проглядели и уже собирались было лечь на обратный курс, когда обнаружили палатку! 'Вот она!' - разом закричали мы на своем языке, бельгийцы на своем. Присмотрев площадку, а там была зона трещин, приземлились и бросились к палатке.
Все четверо оказались живы и здоровы, только принц де Линь прихрамывал. Шли они к нам со слезами на глазах. Отчаялись, наверное, потеряли веру, что их найдут. Изголодались. У них осталось лишь граммов сто урюка, столько же изюма и тюбик какао с молоком - сохраняли на крайний случай. Обнялись мы, расцеловались, счастливые донельзя. В самом деле, на волосок от смерти люди были. Помогли мы им перенести скарб, посадили в самолет, напоили сладким чаем - бельгийский врач запретил кормить, после голодовки опасно - и сообщили в Мирный, что дело сделано. Впрочем, мы еще раньше передали в эфир: 'Обнаружили палатку, садимся'. Ребята потом рассказывали, что весь Мирный ходуном ходил: 'Нашли!' Вся Антарктида, оказывается, этим жила! А когда дали радиограмму: 'Взлетели на борту все четверо живы', посыпались поздравления. Радировали Москва, Мирный, бельгийцы, американцы, французы - весь мир! В Мирном едва успевали принимать радиограммы и передавать их нам.
Получили поздравления от Советского правительства и от бельгийской королевы, она телеграфировала Ворошилову, а он переадресовал нам.
Уже после, когда мы сидели за праздничным столом, бельгийцы рассказывали, как они пытались спасти своих товарищей. Сначала вышли искать их на вездеходе, тот провалился в трещину, но обошлось без жертв: люди выскочили. Затем отправились на поиски с упряжкой собак - снова угодили в трещину. Тогда, отчаявшись, и дали в эфир радиограмму: 'Всем, всем, всем...'
Двое суток мы отдыхали на Бодуэне, отоспались, привели себя в порядок, наелись отменнейших бифштексов, которые нам поджаривал повар станции, он же... барон, имеющий в Бельгии свой замок. Пилот самолета - принц, член королевской фамилии; повар - барон; с какими только парадоксами не сталкиваешься в Антарктиде! Взволновала нас судьба одного из этой четверки, геодезиста Лоодса, которому русские спасали жизнь дважды! Впервые это случилось в минувшую воину. Бывший офицер бельгийской армии Лоодс был взят в плен и заключен немцами в концлагерь, который они заминировали и собирались взорвать. Наше стремительное наступление сорвало этот план. И вот русским довелось спасти этому человеку жизнь вторично. Я подарил ему носки деревенской вязки, неношеные, что мать связала мне на дорогу, и теплый свитер. Расстались мы с бельгийцами большими друзьями.
Вернулись в Москву, пригласили нас в Кремль, вручили ордена, а через два дня - в бельгийское посольство, где в присутствии членов дипломатического корпуса нам торжественно вручили бельгийские ордена. А приглашение в посольство я получил на имя 'Мосье д'Афонин', что и дало богатую пищу острякам коллегам, которые подшучивали, что отныне я могу считать себя бельгийским дворянином и разъезжать в карете с гербом...
МОРСКОЙ ВОЛЧОНОК
Об Иване Тимофеевиче Зырянове я уже рассказывал в первой части повести.
Еще на станции Восток товарищи мне говорили, что слышали от него удивительную историю, связанную с его дочкой. Но тогда мне не удалось 'выжать' из Тимофеича эту историю, слишком он был занят работой и очень уставал. На 'Оби' же Тимофеич отоспался, отдохнул и как-то за своей любимой чашкой чаю припомнил один из самых волнующих периодов его жизни...
После войны, которую молодой авиамеханик Зырянов закончил с двумя боевыми орденами, судьба забросила его на Дальний Восток, в порт Находку. Вернее, в порту он был прописан, но почти все время проводил в море, работая старшим механиком сначала на грузовом теплоходе 'Иван Санников', а впоследствии на сухогрузе 'Севастополь'. В 1949 году на Тимофеича обрушилась большая беда: после тяжелой болезни умерла жена, оставив мужу дочурку Светлану, крохотное существо, не достигшее еще трех лет. Остался моряк один с ребенком на руках.
- Пришел я на судно, - рассказывает Тимофеич. - Так и так, ребята, не могу жить без дочки, решайте. Может, примете в экипаж?
Капитан Иван Гаврилович Чупров был суровый, но очень справедливый и добрый человек. Он сказал: 'Берем, ребята?' И все, как один, сказали: 'Берем!'
И стала она плавать вместе с нами. Судовой плотник отделал Светлане такую кроватку, что ни в одном магазине не купишь: красивую, удобную, надежно огражденную - Охотское море очень бурное. Светлана быстро научилась на нее забираться и отлично, как настоящий моряк, переносила качку. Ну и я привыкал к новой жизни, не простое дело хоть в какой-то степени заменить крохе маму: одевал, купал, играл с ней. Вскоре Светлана не только уже одевалась сама, а даже прибирала каюту. Не столько, конечно, порядок наводила, сколько по углам мусор разметала, но очень гордилась своей работой.
В каждой каюте она была желанной гостьей, везде ее баловали. Наш старик кок пек для нее всякие пирожки и печенья, радистка Люба Ульянцева подарила ей старый приемник, который Светлана вертела как хотела.
Светлана особенно привязалась к капитану 'дяде Ване' и машинисту Марку Ивановичу. Между ними она делила свое свободное от сна время. Во время вахты Марка Ивановича она спускалась в машинное отделение слушать сказки, которых тот знал множество. К сожалению, излагал их Марк Иванович на таком
