только однажды может создать такое чудо, зачем ее искушать требованием другого, более чудесного чуда? Не будет ли это проявлением недоверия к природе? Более того, ее оскорблением? Не дослушав, Димдимыч пошел сам и вернулся ужасно довольный. Он сказал, что отныне презирает меня до конца жизни, потому что второй грот в тысячу раз красивее первого и, главное, значительно длиннее. Последняя подробность убедила меня в том, что я поступил правильно, потому что человек рожден летать, а не ползать.
И мы, поклонившись Новолазаревской, улетели на 'Обь'.
Капитан Купри и незваный айсберг
Мощные стрелы легко поднимали из глубоких трюмов и переносили на барьер последние связки ящиков и мешков. Разгрузка шла успешно, с опережением графика, и на командном пункте - в рулевой рубке - было весело. В Молодежной несколько дней пришлось работать под пронизывающим ветром, и в те дни я не заходил в рубку: слишком велико было напряжение руководителей разгрузки; поправки на ветер - дело очень серьезное, одна неверная команда - и быть беде. А сегодня и день хороший, солнечный, и работа идет как по маслу.
- Я не верю тем, кто провозглашает: 'Люблю штормы! Люблю пробивать десятибалльный лед!' - говорит капитан Купри. - Можно любить море, свою профессию, но не штормы и льды.
- Но все-таки притягивает 'белый магнит'? - улыбаюсь я.
- Знаете, что говорил мой предшественник капитан Дубинин? - проворчал Купри. - Вот его слова: 'Первый раз в Антарктиду напрашивайся, второй соглашайся, а третий - отказывайся...'
- Но вы-то пошли в пятый раз и, наверное, пойдете в шестой?
- Кто знает, кто знает... Становится немножко утомительным каждую ночь видеть во сне этих бродяг... Юрий Дмитриевич, как ведет себя наш хулиган?
- Пока не безобразничает, передвигается параллельно 'Оби'' - глядя в бинокль, ответил Утусиков, дублер старшего помощника капитана.
Два часа назад в бухту начал неожиданно входить айсберг. Длиной в полкилометра, шириной метров четыреста и высотой с восьмиэтажный дом, айсберг своими очертаниями напоминал гигантский авианосец: острый нос, гладкие округлые борта и ровная, как футбольное поле, палуба. Такого красавца приветствовать бы адмиральским салютом, но на 'Оби' к незваному гостю отнеслись с меньшей восторженностью. Его тут же обозвали 'беспаспортным бродягой' и 'хулиганом', который заслуживает не салюта, а пятнадцати суток изоляции от порядочного общества. Сначала Купри не на шутку встревожился и даже приказал снять два швартовых и привести машину в состояние полной готовности, чтобы в случае чего 'драпать без оглядки'. Если подводные течения понесут айсберг к 'Оби', столкновение не сулит ничего хорошего. Как кто-то выразился, айсберг весом в десятки миллионов тонн и наш игрушечный кораблик находятся в разных весовых категориях.
Поэтому с 'хулигана' не спускали глаз и с некоторым облегчением вздохнули лишь тогда, когда он решил остановиться на кратковременный отдых в трехстах метрах от 'Оби'. Здесь уже можно было и пошутить насчет кранцев из волейбольных мячей, багров, которыми мы будем отталкивать айсберг, и паруса из простыни, которым нужно оснастить 'бродягу', чтобы ветер унес его в океан.
- В Одиннадцатую экспедицию, у Мирного, - вспоминал Купри, - молодой лед начал тороситься и отжимать 'Обь' к гигантскому айсбергу высотой метров восемьдесят. По сравнению с той махиной наш бродяга, - Купри пренебрежительно кивнул в сторону айсберга, - страдающий авитаминозом карлик. Маневрировать уже было некогда и негде: в такую переделку 'Обь' еще никогда не попадала, и, честно говоря, я готовился к самому худшему. Но... бережет нашу родненькую провидение! 'Обь' одним бортом поцеловала айсберг и проскочила, срезав с него глыбу льда острым выступом носовой части. Отделались смятым фальшбортом и не очень, правда, легким испугом... А в Мак-Мердо у американцев был случай, когда такой же бродяга, вроде нашего, закрыл вход в бухту, и судно оказалось в мышеловке. Надеюсь, однако, капитан оценивающим взглядом окинул место действия, - что с нами такого не произойдет. А если даже 'наш' и выкинет такое коленце, то все равно останется проход шириной метров в двести! *
Разговор пошел об айсбергах. Как раз накануне Александра Михайловна Лысенко, общая и любимая экипажем 'мама', рассказала мне такой эпизод:
- Капитан отдыхал, а я прибирала его каюту и посматривала в окно. Красота несказанная! Со всех сторон 'Обь' окружили айсберги с гротами и бойницами, словно старинные замки, а иные с такими воротами, что судно может войти запросто. И цвет какой-то сказочный, с необыкновенным голубым отливом. Налюбовалась я, а самой страшно: мы-то двигаемся, а проход совсем узкий, вот-вот столкнемся. Я и говорю:
- Посмотрите, Эдуард Иосифович, на эту красоту! И как только наши штурмана пройдут?
Эдуард Иосифович встал, глянул в окно, изменился в лице - и как ветром сдуло капитана! Побежал на мостик. Оказывается, очень опасное было у нас положение...
- Истинная правда, - засмеялся капитан, когда я изложил ему эту историю. - Михайловна у нас - живая летопись, самая 'антарктическая' женщина в мире! Десятый раз в этих краях, да и вообще весь мир повидала, на всех континентах была. Поговорите с ней, она расскажет, как на острове Святой Елены видела черепаху, которой еще Наполеон любовался.
Разговаривая, мы припомнили с капитаном Мирный, Гербовича, Клуб '100', и Эдуард Иосифович неожиданно улыбнулся.
- Там, в Мирном, я чуть было не стал членом еще одного редкостного клуба. Неподалеку от 'Оби' образовалась полынья, и из нее несколько раз высовывался кит. Я вместе со всеми наслаждался этим зрелищем и вдруг вспомнил, что где-то организован 'Клуб похлопавших живого кита по спине'. И у меня появилось непреодолимое желание стать членом этого общества. Я спустился на лед, нагнулся у полыньи и стал терпеливо ждать очередного появления кита. К сожалению, стоять пришлось в исключительно неудобной позе, и в тот самый момент,
* Необъяснимая игра случая - к вечеру айсберг двинулся обратно в море и действительно 'бросил якорь' у выхода из бухты. Но покинуть бухту это нам не помешало.
когда кит, казалось, вот-вот вынырнет на поверхность, у меня... лопнули по швам брюки. Пришлось с позором бежать на судно!.. А сейчас наступают исторические минуты: будем грузить 'Харьковчанку'.
Гимн 'Харьковчанке'
Все свободные от вахты вышли на палубу и столпились у правого борта судна; десятки людей на барьере прекратили работу и обратили свои взоры к огромной, выкрашенной в желтый цвет машине.
Привет тебе, 'Харьковчанка'! Десятки тысяч километров прошла ты по Антарктиде. Ты побывала на Востоке, на полюсе недоступности и на Южном полюсе, ты проваливалась в трещины и благополучно из них выбиралась, ты столько раз выручала полярников, что заслужила их вечную признательность.
Привет тебе, могучая и гордая 'Харьковчанка', покорительница ледяных пустынь Антарктиды! Тридцать пять тонн твоих стальных мускулов сделали тебя самым мощным и величественным сухопутным кораблем шестого континента. Сейчас ты стоишь и ждешь погрузки, израненная, вся в шрамах - боевых орденах, которые ты заслужила в легендарных ледовых походах...
До чего же обидно, что я не поэт! Не найти мне 'шалунью-рифму', чтобы передать чувства, обуревавшие полярников при виде их любимой 'Харьковчанки', надолго покидающей поле боя... Подхваченная мускулистыми стрелами, она повисла в воздухе и, провожаемая сотнями глаз, медленно опустилась в трюм. Теперь ей предстоит долгий путь на Родину - залечивать раны.
Завидна твоя судьба. Редко какой машине доставалась такая: весь мир знает 'Харьковчанку-22', изображенную на почтовой марке. Славу эту разделяют не менее заслуженные сестры, с номерами 21 и 23 на желтых бортах. Первая из них лишь месяц назад возвратилась в Мирный из похода на Восток, а вторая стоит на Выставке достижений народного хозяйства, свежевыкрашенная и парадная, и уборщица каждый день старательно стряхивает с нее пыль. Но все полярники, особенно отряд водителей во главе с Зиминым, жалеют, что 'двадцать третью' так отлакировали: пусть бы стояла она на стенде в том виде, в каком ходила по Антарктиде...
Счастливой тебе дороги, 'двадцать вторая'!
Все. Работа по обеспечению станции Новолазаревская и смена коллектива зимовщиков закончена. Можно отправляться в последний антарктический перегон - к острову Ватерлоо, на станцию Беллинсгаузена. Мы прощаемся с товарищами, остающимися на берегу. Уже стемнело, мы не видим их лиц, но знаем: они сосредоточенны и печальны. И ракеты, рассыпающиеся на тысячи звезд в холодном воздухе, лишь подчеркивают торжественность и горечь расставания, прощания четырнадцати новолазаревцев с 'Обью',
