локаторы, выбежал и за шиворот приволок моториста Шевчука: 'Твоя работа?' Тот клялся и божился, что ведать ничего не ведает, а спать охота, понял, что не отпустят, - признался: шарик от подшипника за переборку мне подсунул, отомстил, сукин сын: я ему премию срезал за пьянку.
- Не тот ли Шевчук, который от инспектора убегал? - припомнил Баландин.
- Он, - подтвердил Чернышев. -- Лучший друг Лыкова, можно даже сказать благодетель. Почему? А потому, что когда Лыков обзавелся мотоциклом, Шевчук навязался в учителя: посадил Лыкова по седло, велел газануть, а мотоцикл вырвался у того из-под зада и на скорости ухнул с сопки - унес в пропасть семьсот целковых. А в другой раз... Нет, это потом, мы ведь заседать собрались, а не болтать попусту. Можно предложение, Виктор Сергеич? Берите, ребята, отпуск и приезжайте сюда в сентябре, Лыков и Филя такие чудеса покажут... Вот есть в тайге ручей - врать но буду, не видел, а слышал сто шестнадцать раз: волшебный! Наберешь шапкой воды напиться - охотники так завсегда пьют, из шапки, наденешь ее на голову, походишь часок, снимешь... Лысый, как это... как Илья Михалыч! Будто корова языком слизнула - ни одной волосинки! Все, конечно, радостно ржут, до смерти довольны, а через месяц на этой разнесчастной лысине вдруг начинает расти волос, густой - расческу обломаешь. Вот вам крест, сам видел, то есть слышал. Поедем на ручей, Илья Михалыч?
- Враки, - ухмыльнулся Баландин. - Лысина не целина, на ней ничего не посеешь.
- И корень женьшень под ногами валяется, - не унимался Чернышев, - за десять минут полный рюкзак набьешь, правда, Паша?
- Кедровыми шишками, - пробормотал я.
- Но ведь за десять минут? - настаивал Чернышев. - Нет, в самом деле приезжайте. Лыков вам тигров покажет, он одного приручил, в обнимку ходят. Паша, подтверди.
Чернышев откровенно дурачился, сам заразительно, до слез смеялся и доброжелательно на нас поглядывал - может, и в самом деле рад, что все кончается? Правда, свои намерения в экспедиции он не осуществил и 'к медведю в берлогу' не полез, но после 'Байкала' даже самые открытые недоброжелатели не осмелятся поднять на смех капитана Чернышева. Информацию о спасении 'Байкала' приморское радио передало, Лесота принял уже с десяток поздравительных радиограмм, одна из которых, от старика Ермишина, доставила Чернышеву особую радость: любимый внук старого капитана, оказывается, плавал на 'Байкале' старшим помощником. Так что в Приморск Чернышев вернется не развенчанным бахвалом, а на гребне славы, куда более весомой в глазах моряков, чем хлипкая и сулящая лишь материальные выгоды слава победителя в соревновании за квартал.
Мне и в голову не приходило, что отличнейшее расположение духа Чернышева вызвано совсем другой причиной.
Сначала речь зашла о 'Байкале'. Разбор вел Чернышев. Вопреки нашему ожиданию он не торопился обрушивать громы и молнии на молодого Чеботарева. Как выяснилось, избавляться ото льда Чеботарев начал своевременно, но шел обильный снегопад, лед, образовавшийся из снега и водяной пыли, плохо поддавался околке, а для смыва его из шлангов вспомогательный паровой котел не давал требуемого количества воды. Температура воздуха между тем снижалась с каждой минутой, лед стремительно нарастал. Положение усугублялось тем, что шпигаты по бортам и шторм-портики замерзли и вода с палубы за борт не сходила. К тому же на палубе имелось более трех тонн груза, подвергавшегося обледенению, и пожертвовать им у Чеботарева не хватило решимости. Критическая же ситуация возникла тогда, когда из-за аварии сепаратора машина потеряла значительную часть мощности и судно стало разворачивать лагом к волне. Образовавшийся крен делал работу по сколке льда крайне опасной, а когда крен достиг пятидесяти градусов, бортовой кингстон обнажился, машина остановилась, и судно стало неуправляемым. Затем крен достиг семидесяти градусов, окна рубки вошли в воду, с кильблоков сорвало спасательную шлюпку. В такой ситуации 'Семен Дежнев' и начал спасательную операцию.
Между тем, по мнению Чернышева, капитан 'Байкала' упустил ряд шансов. Прежде всего, убедившись в необратимом характере обледенения, следовало сбросить за борт груз и выбить кувалдами крышки шторм-портиков, чтобы обеспечить сток воды. К тому же, идя против ветра и волны, Чеботарев долгое время не сбавлял хода до малого, что способствовало интенсивному забрызгиванию. Как только определился крен на более сильно обледеневший левый борт, следовало запрессовать днищевые танки правого борта забортной водой и в случае отсутствия положительного результата пойти на крайнюю меру: попытаться развернуться и набрать лед на правый борт. Маневр, конечно, опасный, но опрокинуться вверх килем, как известно, еще опаснее. Ну и самая главная ошибка Чеботарева в том, что из-за своей самонадеянности он слишком поздно воззвал к помощи - именно эта ошибка едва не привела к трагическому исходу.
Однако, продолжил Чернышев, предварительное изучение обстоятельств дела показало, что, если бы не авария сепаратора и практически полный выход из строя главного двигателя, 'Байкал', хотя и не без труда, успел бы благополучно дойти до ближайшего ледяного поля. Так что, не снимая ответственности с капитана за допущенные по недостатку опыта ошибки, следует сделать скидку на указанную аварию, тем более что в борьбе за остойчивость судна, пока это было возможно, Чеботарев, Ермишин и весь экипаж проявили характер и личное мужество. В связи с последним следует отметить умелые действия Воротилина и Перышкина, которые представлены к материальному поощрению.
Затем Чернышев ответил на вопросы и закончил разбор да неожиданно оптимистической ноте:
- А вообще-то Васек Чеботарев настоящий моряк, капитаном будет - днем с огнем не сыщешь! Ты так и запиши, Паша, - днем с огнем. Молоток! А опыт - дело наживное. Вот получит наши с вами рекомендации, выучит их назубок и больше ни ногой в обледенение не попадет, могу поспорить хоть на сто шестнадцать рублей, хотите, Виктор Сергеич? Разбивай, Паша.
Корсаков принять пари отказался, но сердечно поблагодарил Чернышева за интересный разбор и перешел к сообщению об итогах экспедиции.
Я всегда слушал его с удовольствием, оратор он был божьей милостью, лучшего, пожалуй, мне не встречалось. Нынче ораторское искусство как-то потеряло свою былую ценность, вышло из моды, что ли; во всяком случае, человек, умеющий красноречиво, логично и не заглядывая в бумажку в течение целого часа убеждать слушателей, вызывает почтительное удивление. Между тем никаких америк Корсаков не открывал, он просто излагал мысли и наблюдения, высказанные на предыдущих совещаниях и зафиксированные в протоколах. И хотя все это по отдельности было не раз слышано и пережито, создавалось впечатление, что докладывает Корсаков оригинальную, цельную и стройную научную работу. Казалось бы, скучнейшие вещи - характеристику трех стадий обледенения судов, зависимость его от гидрометеорологических условий и синоптической обстановки, сопоставление различных оценок интенсивности обледенения и способов борьбы с ним - все это он скомпоновал и подал так легко и непринужденно, что даже я при всей своей технической неграмотности слушал его как зачарованный. Меня поразило, что за считанные недели экспедиция успела так много. И хотя он несколько раз самокритично подчеркивал, что отдельные проблемы нуждаются в дополнительном осмыслении, само собой подразумевалось, что главная цель достигнута: отныне суда типа СРТ будут вооружены рекомендациями по борьбе с нарастающим льдом и по своевременному выходу из зон обледенения.
- Так что, как видите, кое-что мы сделали, - закончил Корсаков. - И уж во всяком случае, на корпус опередили наших зарубежных коллег: насколько мне известно, к натурным испытаниям они еще не приступили, и полученные нами данные, без сомнения, за рубежом вызовут живейший интерес. И неофициальном порядке, не для протокола, добавлю, что министерство, придающее результатам работы экспедиции первостепенное значение, не оставит без внимания ее участников; об этом, - Корсаков улыбнулся, - мне сообщили сегодня прямым текстом. Не будем излишне скромничать: приятно сознавать, что твой труд оценивается должным образом. А теперь приступим к обсуждению. Кто хочет высказаться?
Вот и закончилось мое путешествие, без особой грусти подумал я. Ни в какой ресторан вечером, конечно, не пойду и вообще на глаза Инне показываться не буду, пока не приведу в порядок физиономию. А там посмотрим... От смутной, еще не осознанной по-настоящему надежды сердце у меня сжалось. Мне вдруг захотелось сейчас же, немедленно домой, там наверняка кошмарный беспорядок, все вверх дном перевернуто. Нужно срочно дать Грише радиограмму, пусть хоть проветрит, приберег чуточку...
И тут мне в голову вползла странная мысль: почему Инна, зная, что мы уходим в море на несколько часов, не только уезжает домой, но и собирается в мое отсутствие жить на нашей старой квартире? Быть такого не может, чтобы Чернышев не поставил ее в известность, что экспедиция кончается. Странно, чепуха какая-то...
- Так кто же хочет высказаться? - повторил Корсаков.
Я с трудом отвлекся от своих мыслей. К моему удивлению, на лицах присутствующих можно было прочесть что угодно, кроме энтузиазма. Шевеля губами, недвижно уставился в одну точку Баландин, рисовал что-то в блокноте Ерофеев, пристально разглядывал мозоли на руках Кудрейко, и, прикрывшись ладонью, позевывал Ванчурин. Лишь один Чернышев всем своим видом показывал, какое огромное удовлетворение он получил. Убедившись, что высказываться никто не торопится, он, как примерный школьник, чинно поднял руку.
- Предлагаю от всей души поблагодарить Виктора Сергеича! - каким-то уж слишком сладким голосом воскликнул он. - Эх, эх, умей я так говорить, ни за какие
