а просто дал себе зарок: скажу только после этого сеанса. Груздев, от взгляда которого некуда было укрыться, снова уловил исходившие от меня пресловутые 'волны тревоги'; видимо, и другие заметили, что начальник изо всех сил старается скрыть возбуждение. Словом, ожидание превратилось в кошмар. Впрочем, один грех я с себя скинул: подошел к Пухову, который с убитым видом лежал на койке, и сказал, что того разговора не было. Пухов мгновенно просиял, вскочил и с сердцем пожал мне руку. Он еще что-то пылко говорил, а я кивал и не слушал.
За пять минут до сеанса я придрался к тому, что снега для бани заготовлено недостаточно, и выставил всех наверх. Люди уходили неохотно, будто кожей чувствовали, что сейчас что-то должно произойти, и даже Саша с упреком на меня посмотрел.
Сеанс вел Томилин. Слышимость была отличная, работали микрофоном.
- Выхода нет, Серега, сделали все, что было в человеческих силах...
- Понимаю. Знаю, Петрович, что ты использовал все шансы. Уверен в этом.
- Тяжело сознавать свое бессилие, не было еще такого, чтобы 'Обь' оставляла людей...
- Понимаю, Петрович.
- Ни черта ты не понимаешь!.. Прости, Серега, сердце изболелось... Вот Коля рядом... Берем курс на Родину, друг мой, курс на Родину...
- Счастливого плавания, Петрович, земной поклон Родине, земной поклон!..
Вот и все, подумал я, пуповина обрублена. Будем учиться жить сами.
- Что скажешь, Костя?
- Похныкал бы в жилетку, да нет ее у тебя, Николаич. Зиманем.
В Косте я был уверен, Костя из тех, которые хнычут последними. Три раза мы с ним зимовали, и если он согласится пойти в четвертый, другого радиста искать не буду.
- Спасибо... Теперь от тебя и Димдимыча многое будет зависеть. Ругайтесь про себя сколько влезет, но принимайте от ребят радиограммы любого размера, хоть простыни... Если удастся, любой ценой, как угодно, установить с Большой землей радиотелефонную связь - буду в вечном долгу. Связь должна быть в любую минуту, в любое время дня и ночи. За это ты отвечаешь, Костя.
- Сам вместо антенны на крышу встану, Николаич!
Меня вновь ослушались, на заготовку снега никто не пошел. Видимо, ребята просто поднялись наверх и вернулись, как только начался сеанс. Теперь они сидели за столом и смотрели на меня. Наверное, они слышали, как я прощался с капитаном. Что ж, тем лучше. Меня сегодня весь день били, пришла и моя очередь. Сейчас я им скажу всю правду - ударю наотмашь.
Такого мертвого молчания на Лазареве еще не было. Ни одной реплики, ни одного вздоха - люди словно окаменели. Теперь, после сухой информации, я должен был взять правильную ноту. Утешение - лекарство для слабых; я смотрел на Андрея н читал в его глазах: 'Не оскорбляй ребят утешением'.
- Земля, друзья,- продолжал я,- сузилась для нас до размеров кают-компании. Каждый день в течение многих месяцев, да что там день, каждую минуту мы будем видеть друг друга, говорить только друг с другом, искать спасения только друг в друге. Обстановка усугубляется тем, что все научное оборудование осталось на Новолазаревской, а вернуться туда мы сможем только в сентябре, когда будет светло. Так что вложить свою энергию в дело нам будет не просто. Жизнь предстоит нам нелегкая и в материальном отношении: на камбузе остались в основном крупа да консервы. Книг у нас мало, с куревом плохо, кинофильмов нет...
Филатов вдруг нелепо рассмеялся и сорвал со стены гитару.
- А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!
- Веня,- негромко сказал Саша,- не строй из себя осла.
- К тому же,- продолжал я,- у отдельных товарищей временами сдают нервы. Я ничего не скрыл, нам будет трудно. Поэтому жить будем так. Распорядок дня - подъем, прием пищи, отбой - остается без изменений. Будем продолжать все наблюдения, проводить которые в наших силах. В свободное время - учеба. Томилин и Скориков обучат товарищей радиоделу, Нетудыхата, Дугин и Филатов - дизелям, материальной части и вождению тягача. Груздев, вы должны подготовить популярный курс лекций по физике, Гаранин - по метеорологии, я беру на себя гидрологию. Как видите, мы в состоянии помочь друг другу стать образованными людьми, получить вторую специальность. Мы еще много придумаем, друзья!.. Теперь о другом. Днем я обошел помещения станции. В спальнях грязно, постели не прибраны, на полу окурки. Сегодня дежурным были вы, Евгений Павлович!
Пухов посмотрел на меня невидящими глазами. Наверное, он давно отключился и не слышал того, что я говорил. Зато ни слова не упустил Груздев.
- А не находите ли вы,- он усмехнулся,- что говорить о санитарии и гигиене в этих обстоятельствах... как бы помягче выразиться...
.- А вы не стесняйтесь, здесь все свои.
- Не к месту, что ли.
- Я нахожу, что санитария и гигиена не могут и не должны находиться в зависимости от обстоятельств. И буду настаивать на этом.
- Вы решили заняться моим воспитанием?
- Если в этом возникнет необходимость.
- А не поздновато ли, Сергей Николаич?
- Не боюсь показаться банальным: лучше поздно, чем никогда.
- И надеетесь на успех?
- Более того, уверен.
Глаза у Груздева потемнели.
- Вы сегодня, Сергей Николаич, очень... категоричны. Так и норовите подмять под себя, как паровой каток. Сначала Пухова, теперь Груздева... Мы плохо провели зимовку?
-- В деловом отношении - безупречно.
- Тогда в чем же дело?
- Немногого, Груздев, стоит человек, рассчитанный на одну хорошую зимовку.
- Я не доска, а вы не рубанок, Сергей Николаич. По живому телу режете.
Я видел, что Груздев с трудом сдерживается. Этот разговор был необычайно важен. Мне казалось, что от него зависит все, буквально все, а раз так, его необходимо довести до логического конца. Я перестал видеть Груздева - передо мной была трещина, в которую могла провалиться станция.
- Вы затребовали объяснений,- начал я,- терпите, обезболивать не умею. Все мы, Груздев, сделаны из одного теста, только закваска у каждого своя. В ней, закваске, суть дела; Гаврилов и его ребята оголодали и померзли до черноты, но довели тягачи от Востока до Мирного. Закваска! Сколько раз наши с вами товарищи перебирались с одной расколотой льдины на другую, но продолжали дрейфовать - закваска! Об этих людях, нашей полярной гордости, можно говорить до бесконечности. Оглянитесь, Груздев, вы их увидите! Вы, Груздев, в нелегких условиях провели отличные магнитные наблюдения, вы достойно вели себя в авралах, мы гордились вашей стойкостью, когда вы с дикой болью от жестоких ожогов ни на час не прерывали работу. Это было. И знаете, почему вы скисли?
И снова мертвая тишина. Мне казалось, я даже слышу, как вдалеке бьются о барьер волны.
- Потому что вам не хватило закваски. Что было, за год израсходовали. И все. Вы свою дистанцию пробежали, уже вскинули руки, ожидая аплодисментов, а вам вдруг - бегите снова...
Груздев провел рукой по лицу, словно стряхивая оцепенение, и совершенно неожиданно для меня улыбнулся.
- Кое в чем, возможно, вы правы.
- Не скрою, рад это слышать. Об остальном договорим после.
- Договорим.- Груздев миролюбиво кивнул.
- Точка,- сказал я.- Итак, сегодня банный день, дизелисты, как говорится, к топкам...
А потом мы говорили с Андреем до глубокой ночи.
- Сегодня ты был жесток.
- Хирурги, спроси у Бармина, отдирают бинты одним махом - так гуманнее. И потом, ты же сам меня ругал, что я боялся сказать правду.
- Правду говорить нужно, даже самую жестокую. Но самому быть жестоким при этом вовсе не обязательно. Иногда нужно быть добрее, Сережа. Не бойся, это тебя не унизит.
