последний раз навестить метеоплощадку.
- И правильно сделал,- одобрил я, скрывая тревогу за вымученной улыбкой. Андрей Иваныч тяжело дышал, почти непрерывно покашливая.
-- Вот видите.- Груздев взглядом поблагодарил за поддержку.- Мы, доктор, ударились в философию. Или, если менее торжественно, спорим о терминах. Я вслед за Декартом утверждаю: жить - значит мыслить, а мой оппонент главным признаком жизни полагает действие.
Я зажег спиртовку и поставил на нее стерилизатор.
- Да, я именно так считаю,- подал голос Андрей Иваныч.- Это не пустой спор о терминах, Саша. Пока я дышу, я хочу чувствовать себя живым среди живых, хочу двигаться, говорить, хохотать во все горло, как Веня и Костя, если мне смешно. Ведь это - право каждого живого человека, понимаете?
- Беспокойного больного вы заполучили, доктор,- заметил Груздев.
- Ну, какой я беспокойный,- с извинением в голосе сказал Андрей Иваныч.- Просто хочется... помечтать.
- Это мне понятнее,- кивнул Груздев.- В каждой мечте, если она реальна, есть шанс.
- Вот именно он-то, этот шанс, мне и нужен, но не нужно мне шанса, ради которого придется следить за каждым шагом, ежечасно щупать пульс, прикидывать, что можно, чего нельзя. Разве только продолжительностью измеряется ценность человеческой жизни?
- И этим тоже, Андрей Иваныч.
- Может быть... Хотите притчу? Сережин и мой старый товарищ, Иван Гаврилов, как-то рассказывал, какая странная мысль однажды пришла ему в голову. Случилось это при таких обстоятельствах. Он перегонял с Востока в Мирный санно-гусеничный поезд... да вы сами помните тот поход, когда они чуть не погибли; Гаврилова тогда приковала к постели сердечная недостаточность, а ему очень важно было прожить хотя бы месяц, чтобы довести поезд. И он подумал: вот бы человеку жить так, как живет электрическая лампочка, гореть вовсю - и сразу погаснуть, когда придет время... Этот принцип и мне по душе, никакого другого мне не нужно.
- Предпочитаю гореть вполнакала и дожить до пенсии,- пошутил Груздев.
Андрей Иваныч шутки не принял.
- В вас, Георгий, словно сидят два человека,- после короткой паузы проговорил он.- Один - готовый в любую минуту броситься в горящий магнитный павильон, чтобы спасти приборы,- вот они, следы ожогов на ваших руках! - и другой, который без приказа не напилит снегу для воды.
- Одно другому, кстати, не мешает,- хмуро ответил Груздев.- И все это определяется математически емким понятием: целесообразность. Все, что вы говорите, Андрей Иваныч,- это всего лишь слова, простите, и не более того. Но мы живем в мире реальных фактов, и поэтому факты и только факты должны определять логику поведения человека. У меня впереди защита диссертации, ее результаты, надеюсь, могут оказаться полезными. Именно поэтому я и старался спасти приборы и документацию во время пожара. А теперь посудите сами, что важнее для общества: моя малоквалифицированная работа по заготовке снега, которую могут успешнее выполнить другие, или практическая реализация моей научной деятельности?
- Опасная логика... Вы страшный человек, Георгий.
- Скорее трезвый.
- Иногда это одно и то же.
Я снаряжал шприц и не вмешивался в разговор. Черты лица Андрея Иваныча все больше искажались, его терзала сильная боль. Он прикрыл глаза, и по моему знаку Груздев покинул комнату, Когда он приоткрыл дверь, из кают-компании донесся смех, показавшийся мне кощунственным. Я сделал укол, и Андрей Иваныч задремал.
- Спит?
Я вздрогнул, за моей спиной стоял Николаич. Я кивнул.
- Дотянет, Саша?
- Надеюсь.- Я не мог смотреть ему в глаза.- Во всяком случае должен.
- Сделай, Саша, чтобы дотянул! - по-мальчишески, умоляюще прошептал Николаич.- Сделай!
- Надеюсь...
Николаич отвернулся.
- Что вы можете, доктора!
- Пока немного, друг мой, но наше 'немного' - это тоже кое-что.
- Кое-что...- Николаич махнул рукой.- Эх ты, наука!.. Иди, Саша, я с ним побуду.
- Николаич, Веня...
- Знаю, допросил Дугина.
- Скажи Вене два слова...
- Уже сказал. Сегодня такой день, когда все грехи списываются. Ладно, Саша, иди.
- Помогите-ка мне встать,- послышался голос Андрея Иваныча.- Навалили тут центнер одеял... Пошли к ребятам, там веселее.
В кают-компании шло чаепитие. Валя щедро выставил на стол всю свою 'заначку': копченую колбасу, несколько банок крабов, шоколад и вишневое варенье.
- Когда я в первый раз шел в Антарктиду,- прихлебывая чай, басил Нетудыхата,- соседи пытали Оксану: 'Куда это твой собрался?' 'Куда-то,говорит,- вниз, на самый юг'. А они: 'Смотри, на юге завсегда баб много!'
- Хочешь, подарю из моей галереи? - Веня окинул любовным взглядом красоток в бикини, насмехавшихся над нами со стен.- Похвастаешься!
- Разве это девки? - Нетудыхата пренебрежительно отмахнулся.- Ноги как ходули. Вот у нас в селе девки так девки, от одного бока до другого ходить надо.
- Иван Тарасович,- Пухов поморщился,- разве можно оценивать женщину на вес?
- Тише,- воззвал Костя,- послушаем настоящего знатока!
- Какой я знаток,- заулыбался Пухов,- уступаю эту честь Вене. Лично я превосходно обхожусь без их общества. Вот доктор подтвердит, что отсутствие раздражителя, каковым является женщина, вносят особый колорит в жизнь полярников.
- Не подтвержу,- честно глядя на Пухова, возразил я.
- Как так? Ведь это ваша точка зрения, вы ее сами развивали!
- В начале зимовки.
- Ну, знаете ли,- возмутился Пухов,- на мой взгляд, принципы должны оставаться неизменными в течение всей зимовки.
- Только не в отношении женщин.
- Оставьте, доктор, я всерьез.
- Вы когда-нибудь видели меня несерьезным, Евгений Палыч?
- Простите, Саша, тысячу раз. Вот и сейчас вы серьезное обсуждение вопроса о женщинах превращаете в балаган.
- Разве я шучу? - Я мысленно представил себе Нину, услышал топот ее каблучков по асфальту причала и продолжал с веселым вдохновением: - Женщина! Ведь это же прекрасно, Пухов! Разве вы не чувствуете себя другим человеком, когда в вашу жизнь входит женщина? Разве в эту священную минуту вы не осознаете себя сильнее, умнее, красивее? Разве у вас не появляется ощущения, что вам под силу великие дела и гениальные открытия? А какие замечательные порывы рождаются в вашей душе рядом с женщиной, какие слова приходят на ум, какие мелодии! Скажите мне, что это не так, и я возьму свои слова обратно, Пухов!
- Демагог вы, доктор,- проворчал Пухов и добавил под общий смех: Никогда больше не буду вступать с вами в серьезный разговор.
- Вот вам и 'особый колорит',- передразнил Веня.- Может, для вас, Палыч, это колорит, а для нас сплошная мука. Андрей Иваныч, а долго будет это безобразие продолжаться?
- Какое безобразие? - Андрей Иваныч явно повеселел, ожил, и я порадовался, что мы привели его сюда.
- Ну, мужской континент и этот самый колорит.
- Долго, Веня. Давай сначала обживем Антарктиду, а потом уже пригласим сюда наших жен. Придет время, и мы построим здесь дома, школы, больницы...
