представиться. Я еще не устроился на 'Свободу', а если бы работал там, то вряд ли бы пустил Лару - со стороны КГБ были возможны любые провокации.
Достали билет через бюро путешествий, сообщили родителям, что такого-то числа Лариса будет в Риге, в порту, на таком-то корабле... Ну, давай, Лара, продолжай.
- Да... Мой звонок как-то успокоил маму, а то она извелась, все причитала, что никогда меня не увидит - так ей пообещали в КГБ. Я взяла пачку своих пластинок, чтобы похвастаться, дескать, мы не пропали и прекрасно адаптировались. На корабле все туристы, как выяснилось, оказались сплошь эмигрантами, которые тоже хотели каким-то образом повидать своих родных.
И вот наконец пришел торжественный момент - наш теплоход причаливает к рижскому пирсу. Внизу целая толпа. Нас долго не выпускали. А я еще с борта разглядела своих - стоят, бедненькие, напряженно всматриваются. Я, чтобы обратить на себя внимание, стала дурачиться на палубе: запела, подражая Пьехе. Они сразу заметили, обрадовались, замахали руками.
После томительного часового ожидания открыли проход. У трапа какие-то люди в штатском останавливают меня. В чем дело? А они улыбаются - и по-латышски: 'О, какие люди! Лариса Мондрус! Приехали повидать родственников? Сердечко не выдержало?..' У меня мурашки по коже: что еще за знакомцы такие? 'А это что у вас? - спрашивают.- Пластинки? Вы их оставьте, пожалуйста, здесь. Мы сами послушаем'. И вытаскивают из сумки все мои диски. 'Когда вернетесь, мы вам все отдадим'.
Душа ушла в пятки. Боже, не хотела туда ехать, нет, поехала - и опять нарвалась на эти рожи.
Спустившись с корабля, я сразу поняла: о том, чтобы сесть к папе-маме в машину, и думать нечего. От трапа к автобусам, ожидавшим туристов, вел живой коридор, образованный из двух цепочек пограничников. Родственники толкались за их спинами - никакого общения не допускалось. И нас быстро повели по этому коридору. Толпа заволновалась: куда нас повезут? Спрашивают, кричат, никто ничего не знает. Я вижу, как мои пожилые родители вместе с другими бросились на стоянку к машинам. Понимаю, им надо быстрее, чтобы успеть пристроиться за автобусной колонной. Едва успели...
Первая остановка у нас в самом центре - парк имени Яна Райниса. Сколько мы там с Эгилом гуляли! Вышли из автобуса, гид начинает что-то рассказывать. Я тут же сматываюсь, решив, что дальше ни на какие экскурсии не поеду, а к назначенному времени самостоятельно вернусь на корабль. И вся туристская группа вдруг рассыпалась, разбежалась по родственникам - в автобусах никого!
Села в машину к родителям, и мы поехали домой, на улицу Суворова. Прошло два года, как я эмигрировала, а будто целая вечность миновала. Раньше наш дом из черного гранита представлялся мне таким солидным, престижным, вызывал во мне чувство гордости, потому что все вокруг было деревянное, низенькое, невзрачненькое, а этот исполин каменный, шестиэтажный. Но когда подъехали, он показался мне серым и унылым. И запахи кругом дурные, и мочой во дворе воняло.
Заходим в квартиру - стол накрыт, мама постаралась наготовить, и все родственники в сборе, меня ждут: брат Алик, тетя Мия, Дана, двоюродная сестра Эгила... Столько было слез...
Я замечаю, что Лариса, вспоминая минувшее, и сейчас сдерживает себя, чтобы не всплакнуть.
-...Алик уже успел развестись со своей женой Василиной. Свадьбу они праздновали, когда у меня открылась внематочная беременность. Они плясали в Риге, а я в этот день в больнице мучилась. Теперь у него уже был сын Даник... Папа рассказал, что когда он хотел оформить мне приглашение, чтобы я навестила их, то ему в ОВИРе ответили: 'Въездной визы мы не дадим, Мондрус убыла не по назначению: просилась в Израиль, а оказалась в ФРГ'. А маму, работавшую на ответственной должности замначальника треста коммунального хозяйства, вызвали в горком, отчихвостили и приказали сдать партбилет. У нее шок случился. Ведь она советской идеологией была пропитана и верила больше не мне, а этим партийным догмам.
Эгил добавляет пару в характеристику момента:
- А моя двоюродная сестра, носившая другую фамилию и нечего общего со мной не имевшая - просто моя мама переписывалась с ее мамой,- хотела устроиться в картографический институт, связанный с аэрофотосъемкой, так ей отказали: 'Вы у нас трудиться не можете, у вас родственники за границей'. Единственный родственник - это я. 'Вот так ты мне оказал медвежью услугу,сказала она потом,- испортил очень хорошую работу'.
- Мои родственники,- продолжает Мондрус,- получавшие информацию из первых рук, все равно под влиянием пропаганды относились к моим словам с сомнением. Лейтмотив звучал почти патетически: 'А ты не жалеешь, что уехала?' Да никогда не жалела и жалеть не буду.
Пришел час прощания, мы опять разрыдалась. Почувствовали, что расстаемся надолго. Письма наши доходили с трудом., проверялись, часто пропадали. Потом я стала их нумеровать. Спасал только телефон.
Отвезли меня в порт. По дороге тряслась от страха. Думала, не примут на корабль. Нет, пустили. Пластинки вернули. 'Товарищи' напутствовали: 'Не забывайте родину, Лариса. Знайте, мы вас помним'.
- Буквально через пару недель,- перебивает лирическую ноту Эгил,- эти круизы отменили. Потому что открылась лазейка для эмигрантов. Этого Советы не хотели. А немцы совсем не ездили.
За деревьями послышался нарастающий шум, перешедший в такой грохот, что мне почудилось - завибрировала земля, начинается землетрясение. Еще несколько мгновений - и все стихло. Только благостные звуки рояля, доносившиеся из недр дома.
- Что это было? - удивился я.- НЛО пронеслось?
- Трамвай прошел.
- Вот уж не думал, что в Мюнхене есть трамвай. И часто он здесь курсирует?
- Примерно раз в полчаса. В доме его не слышно. А здесь, у ограды, самое близкое место от линии.
- Между прочим, Борис, эту трамвайную ветку проложили в 30-х годах нацисты, когда в Грюнвальде начали строить себе дачи.
- Надо же - функционирует до сих пор! Ладно, вернемся к нашим играм. Судя по вашим письмам, у Ларисы в 1976 году параллельно с пластинками началась активная гастрольная деятельность, которая продолжалась аж до 1984 года.
Эгил задумался.
- Мне кажется, на каждой поездке, а их даже трудно сосчитать, задерживать внимание не имеет смысла.
- Что ж, остановимся на наиболее примечательных.
- Все началось с легкой руки Александра Галича. Он появился в Мюнхене в октябре 75-го. Конечно, на волне правозащитной кампании, поднявшейся на Западе против СССР, с Галичем цацкались не так, как с нами. Ему сразу предоставили респектабельную виллу в Богенхаузене, он был в центре всеобщего внимания. Радушный прием Галич встретил и на 'Свободе'. Панич опекал его. Интервью, выступления, съемки... У себя Галич устраивал фуршеты, на один из таких вечеров пригласил и Ларису, узнав, что она живет здесь. Мы пришли вдвоем. А он, не разобравшись, кто женат, кто не замужем, сразу положил глаз на Ларису. Стал так активно ухлестывать, что мне пришлось немножко выйти на первый план. Поняв, что рядом муж, он быстро переключился на другую. Но наши добрые отношения с ним не пострадали.
- Эгил, покажи Борису пластинку, которую Галич подарил мне.
- Точно. Я забыл о лей.
Шварц отправился в дом, а я глотнул минералки.
- Ну и как тебе, Лара, Александр Галич?
- Большой шармер! - она мягко дотронулась до моей руки.- Ой, смотри, белка спустилась! Они тут как ручные. Иногда прямо на столик прыгают... Да-а. Но он недолго пробыл в Мюнхене, уехал на гастроли в Израиль.
Появился Эгил, держа в руках черный пластиночный пакет с портретом Галича.
- Вот этот знаменитый диск.
Я благоговейно прикоснулся к реликвии. На лицевой стороне название: 'А whispered cry' (я перевел как 'Крик шепотом'), наискосок надпись, сделанная авторучкой: 'Нежной моей любви - Ларисе - очень сердечно. Александр Галич. 19-10-75'.
- Его гастроли имели успех, потому что в Израиле уже сложилась большая зрительская аудитория, состоящая из советских евреев. Галич свел меня со своим импресарио, молодым эмигрантом родом из Литвы, Вабтаем Колмановичем, который настойчиво интересовался, кого еще можно пригласить в Израиль.
