скупыми, не очень преуспевающими немцами, в основном пожилыми, которых в свое время по состоянию здоровья не пустили в Канаду, 'новые латыши' имели широкую натуру, были добры, свободны, раскованны. Денег у всех полно - это мы чувствовали хотя бы по тому, как они нас таскали по ресторанам. Сплошные пиршества. Если наше израильское турне почти ничем не отличалось от гастролей в Союзе (автобус, ругань с администратором и музыкантами, скупердяйство; такого, правда, потом нигде больше не повторялось), то Австралия поразила нас своим радушием, немелочностью, изобилием, хлебосольством.
Лариса подливает мне коньяку.
- Я удивилась, что песню Эгила 'Йедер нетте летте' латыши подхватили во всем мире. Даже в далекой Австралии зрители пели ее вместе со мной хором. Это был настоящий аттракцион. Слова они брали с пластинок 'Даугавас ванаги', а потом и печатали их сами.
- В Израиле, Борис, мы выражали недовольство музыкантами, в том числе пианистом. Я говорил импресарио: 'Вы специально набрали самых слабых музыкантов, чтобы сэкономить'. Он ответил: 'Я считаю только свои расходы'. Эти слова мне хорошо запомнились. В Австралии мы считали тоже только свои расходы: билеты туда и обратно, гонорар пианисту... Я не аккомпанировал, потому что вел программу и - не поверишь! - пел с Ларой дуэтом и пританцовывал. Выступал в роли массовика-затейника, чтобы дать ей возможность отдохнуть, переодеться. Она четыре раза меняла костюмы - по схеме сольного концерта, отлаженной еще в Союзе. Импресарио сидел в зале, прислушивался и удивлялся...
- ...С кем это он влип в очередной раз.
- Концерт начинался с романсов. Импресарио в перерыве подходит ко мне: 'Я, конечно, не хочу вмешиваться в ваши творческие дела, но когда к нам приезжают какие-то группы, то они начинают так, что сразу всех наповал'.- 'Да вы не волнуйтесь,- успокаиваю его,- мы же знаем, как развить программу'. Романсы в начале - это в каком-то смысле провокация. Все ждут: сейчас откроется занавес и начнется 'о- ла-ла!'. А тут нечто совершенно противоположное: шепот, робкое дыханье, трели соловья... Но слушали дышали вместе с Ларой. Она едва допела первый романс, как грохнули аплодисменты. Наш расчет оправдался. Ведь до второго отделения еще надо было дойти...
- Чтобы сразу не выложиться и не остаться без штанов,- дополняет Мондрус.
- Когда мы с триумфом вернулись домой, Лара заявила: 'Я тоже хочу себе машину'. И тогда мы с части нашего гонорара купили ей синюю спортивную 'хонду цивик'. Лариса очень хорошо смотрелась за рулем авто.
- Ты говоришь 'синюю', а у нее красная 'хонда'...
- Ну, это было давно, мы несколько раз меняли машины.
Я в очередной раз приложился к коньяку. Лариса приглушила в гостиной верхний свет, зажгла свечи, создав нам более интимное настроение.
- Что-то вы упомянули про сингл 'Варе либе'.
- Смотри-ка, помнит еще! 'Полидор' поручил мне продуцирование этого диска. Я пригласил самого именитого тогда аранжировщика Норбера Дауша. И в этой работе - 'Настоящую любовь не забыть' - мы вернулись к подлинному немецкому шлягеру, отойдя от русского фольклора.
Во время записи в 'Унион Штудио' пение Ларисы услышал случайно заглянувший туда Ральф Зигель. Тот самый, если ты не забыл, кого предлагал нам Губер: 'Полидор' или студия Зигеля. Теперь он сам возник на горизонте. И ему так понравился голос Ларисы, что он тут же предложил ей сделать пластинку.
Летом семьдесят шестого Зигель записал с Мондрус песню 'Хальт мих фест' ('Обними меня крепче'). Я обратил внимание, что ему понравился не только голос певицы, но произвела впечатление и сама Лариса. Как женщина. Однако 'личные предложения' Зигеля были отвергнуты.
Песни сингла 'Обними меня крепче' попали в 'Дойче шлягер хит-парад'. И они продержались несколько недель, занимая в рейтинге высокие места.
Накануне 1977-го Ларису пригласили в Висбаден на 'Сильвестр-шоу'. Это роскошное представление, задуманное как прощание со старым годом и встреча нового, проводилось в спортивном зале при громадном количестве публики. Я сидел в первых рядах и видел, как Лариса исполняла дуэт с известным певцом Михаэлем Шанце. После шоу я сказал ей: 'Вот это настоящее телевидение, о котором можно только мечтать!' Я имел в виду качество звука, аппаратуры, оркестр, свет, балет... Все сверкало, радовало слух и глаз. И так все было несравнимо с той скудостью и отсталостью, что мы наблюдали в Останкине. Но в Союзе это еще не сознавалось нами.
- На шоу здесь тратились жуткие деньги.
- Да, семидесятые годы являлись эпохой пышных, богатых шоу-представлений. И гонорары Лариса получала соответственные...
- Эгил, скажи Лорику, что пора заканчивать. А то Боря, наверное, уже отдыхать хочет.
- Полчасика еще можно посидеть,- бодро откликнулся я.
Но Лорен, будто услышав приказ мамы, уже стремительно поднимался по винтовой лестнице, промелькнув мимо нас метеором. Шварц встал и, сказав Ларисе несколько слов по-немецки, тоже последовал наверх.
- Ну что, может, еще по рюмочке? - предложила хозяйка, когда мы остались вдвоем.
- Обязательно.
Я разлил остатки конька по рюмкам, и мы чокнулись.
- Похоже, Лорен у вас говорит на нескольких языках.
Мое замечание упало на благодатную почву.
- Да, Лорик, будучи маленьким, слышал от Эгила и его мамы латышский язык, от меня - русский. А в детском саду стал потихоньку привыкать к немецкому. Но начал вдруг заикаться. Обратились к логопеду, и тот сказал: 'Вы, очевидно, перегрузили его всякими языками. Необходимо чем-то пожертвовать. Пока он не овладеет как следует немецким, предлагаю все прочие языки оставить'. Я тогда подумала: 'Отложим пока латышский, а по-русски общаться будем'. Лорик, к счастью, быстро освоил немецкий и перестал чувствовать себя китайцем среди сверстников.
Однажды пришла в гости Рената Вайрих, жена продюсера, и наш Лорик отхохмил. Взял ее за руку, отвел в сторонку и зашептал: 'Рената, я тебе сейчас все про себя расскажу. Единственный в доме, кто говорит на настоящем немецком,- это я. Папа хорошо знает латышский, мама - русский, и оба так себе - немецкий. Но кто говорит по-настоящему на хох-дойч, так это я'.
- Сейчас, я слышал, он и по-английски шпарит.
- Да, старается.
- А музыкой как он стал заниматься?
- О, к музыке мы приобщали его с пяти лет. Долго искали преподавателя. Когда переехали в Грюнвальд, Лорику было шесть с половиной лет. И здесь объявилась очень интересная учительница музыки, немка Нелли Альбрехт. Она долгое время жила в Казахстане, получила там высшее образование, поехала искать счастья в Москву. Работала в музыкальной школе. Позже вместе с мамой и братьями эмигрировала в Германию. Приехав в Мюнхен, стала искать учеников. Мы искренне обрадовались ей: знает русский язык, будет проще общаться с Лореном. Послушав его, она сказала: 'Мальчик хороший, надо заниматься'. И сразу дала задание: 'Лорик, на следующий урок подготовишь мне гаммы и маленький этюдик. А потом мы с тобой за Баха возьмемся, у него есть небольшие пьески для начинающих'. И так упорно, основательно, в традициях советской школы, которая тогда котировалась, взялась за нашего мальчика - нам это понравилось. А Лорен так перепугался, что однажды, когда давала домашнее задание, сказал ей: 'Нелли, наклонись ко мне'. Она выполнила просьбу. 'Что, Лорочка?' А он прошептал: 'Следующий раз не приходи больше'. Но он занимался у Нелли восемь лет, и она поставила ему хороший фундамент.
- А потом?
- Потом общеобразовательная школа - 'реалшуле', гимназия. Первые места на музыкальных конкурсах. Полтора года проучился у Александры Джентиле, профессора 'Музик хохшуле', лучшей ученицы пианиста Герхарда Опица. Когда Лорен дважды занимал третьи места на Всегерманском конкурсе пианистов, он услыхал о знаменитом профессоре Кемерлинге. И захотел продолжать учебу у него, в Зальцбурге, в 'Моцартеум музик хохшуле'. Лорен в это время готовил программу для Опица: Моцарт, Бах... С этими произведениями показался Кемерлингу. Тот послушал, потом говорит: 'А теперь сыграй что-нибудь из романтики'. Лорен сыграл Брамса. Профессор заметил: 'У тебя абсолютный слух'.- 'Ну, не всегда,- отвечает Лорен,- иногда я угадываю'.- 'Судя по игре, ты можешь поступить в Моцартеум'.- 'Я бы хотел учиться у вас'.-
