задачу и конечную цель одного древнего тайного общества, распространенного почти повсюду, скрывающегося до времени под благовидными формами'. А редакция 'Русской старины', публикуя его воспоминания, сочла нужным раскрыть 'тайну' одного 'ненапечатанного сочинения', поместив любопытную сноску: 'Упоминаемое здесь сочинение принадлежит перу самого покойного Осипа Антоновича Пржецлавского, которым он и был занят в последние годы своей жизни'32.
Напомним, что 'Воспоминания' были доставлены сыном покойного автора в 'Русскую старину' 3 февраля 1883 г. В это же время в двух номерах журнала 'Век', издаваемого М.М. Филипповым, появились 'некоторые выдержки'33 из 'Разоблачения великой тайны франкмасонов'34.
Связь между обоими 'трудами', опубликованными в 1883 г. (1-й и 2-й главами из 'Великой тайны франкмасонов' и 'Воспоминаниями' О.А. Пржецлавского), была 'нейтрализована' в 1909 г.: 'В числе бумаг, оставшихся после покойного моего отца, тайн. сов. Осипа Антоновича Пржецлавского, отыскана мною, между прочим, довольно пространная рукопись, озаглавленная 'Великая тайна Фран-масонов', а также письмо на его имя от… Владимира Дмитриевича Философова, от 7 ноября 1873 года, коим он безусловно уполномачивал отца моего от своего имени и от вдовы его покойного брата Александра Дмитриевича Философова, – означенную рукопись огласить путем печати; из чего следует думать, что автором ее был именно никто иной, как уже в то время скончавшийся Александр Дмитриевич Философов, хотя иного у меня на это указания не имеется'35.
Казалось бы, что столь безапелляционное 'следует думать' и вполне сомнительное 'иного… указания не имеется' (конечно, не от корреспондента отца, а от самого О.А. Пржецлавского) – логически весьма противоречивы, а указания на наличие в архиве покойного письма от статс-секретаря В.Д. Философова без предъявления факсимиле или хотя бы его цитирования – не обладают юридической силой. Впрочем, публикуя (как 'анонимный'!) 'труд А.Д. Философова', издатель упомянул его имя только один раз в 'Предисловии', предпочитая более подходящую 'мимикрию' – 'автор рукописи', зато вынес на титульный лист многозначительную фразу: 'Из бумаг покойного О.А. Пржецлавского', и, по всей вероятности, сам подобрал эпиграфы из Нового Завета36.
Однако, во-первых, вместо 'авторского' названия ('Великая тайна…'), сохраненного как название 'рукописи', появилось общее редакторское: 'Разоблачение великой тайны…'. Во-вторых, в числе 'почитателей' А.Д. Философова оказались не только родственники (брат и вдова 'автора') и его комментаторы (отец и сын Пржецлавские), но и 'несколько высокопоставленных лиц' (среди них – генерал А.Р. Дрентельн37 и Государственный контролер Т.И. Филиппов38), которые выразили 'полную свою солидарность со взглядами ее автора'39. В-третьих, антиполонизм отдельных пассажей был согласован со временем составления рукописи -'после усмирения последнего польского мятежа 1863 года'40 и биографией… издателя.
Последнее обстоятельство чрезвычайно важно. Напомним, что в свое время, после первого польского восстания (1831-1832) Пржецлавскому-отцу был вынесен соотечественниками смертный приговор 'за предательство', а во время второго – русские сослуживцы инкриминировали ему, поляку Ципринусу, провокативное желание склонить правительство 'к предосудительной жестокости'41. Как бы там ни было, но антипольские и антикатолические высказывания в рукописи вряд ли могли принадлежать ревностному католику и 'тайному патриоту'. Зато его сын (жена О.А. Пжецлавского также была католичкой), став воинствующим православным и русским шовинистом, мог посчитать нужным при под 109 готовке издания в 1908 г. 'дополнить' текст негативными высказываниями в адрес поляков и католиков.
Наконец, предлагая в 1909 г. 'устаревшую' на 50 лет рукопись (помета А.О. Пржецлавского под 'Предисловием'), издатель в своем предуведомлении особое внимание уделил отнюдь не устаревающей политической прагматике: 'Затем, считаю необходимым добавить, что если я, ныне оглашая тайну масонов, могу навлечь на себя злобу российского и даже западноевропейского еврейства (хотя изобличения автора рукописи и мои относятся исключительно до саддукейской секты, а, быть может, также к секте сионитов, учение которых, кажется, недалеко ушло от учения саддукеев), то я, тем не менее, по мере сил моих, исполняю свое намерение в том убеждении, что своей пассивностью в данном случае я бы поступил против своей совести и тяжко согрешил бы пред Господом Богом и пред моей родиной'42.
Формулируя цели и задачи публикации 'Великой тайны франкмасонов' в 1909 г. (после появления в 1905 г. 'Протоколов Сионских мудрецов'43), А.О. Пржецлавский утверждал, что рукопись – 'скорее научное, чем литературное произведение'44, и декларировал сугубо охранительную позицию к русскому самодержавию: 'Правительство наше еще сильно, вера православная в народных массах не поколеблена, преданность Царю и вера в Него народа, войска и большей части дворянства сохранилась'45. Одновременно с этим он противопоставил 'ученый труд' многочисленным литературным и 'документальным' писаниям беллетристов и публицистов начала XX в.46, доказывая, что приоритет в раскрытии 'жидо-масонского всемирного заговора' принадлежит владельцу рукописи О.А. Пржецлавскому и… ему – издателю47.
Однако 'сюжет' издания (покойный автор А.Д. Философов, передавший рукопись на хранение третейскому лицу, который, в свою очередь, обогатил ее примечаниями, а затем завещал своему сыну и т.д.) – давно уже приобрел характер литературного приема. И хотя у нас, как и у издателя, нет 'указаний' на счет авторства, можно предположить, что текст и наиболее интересные примечания к нему были написаны самим О.А. Пржецлавским, а литературное оформление издательского 'сюжета' – выполнено его сыном.
В книге восемь глав48, каждая из которых посвящена рассмотрению узловых моментов истории России, масонства и еврейства. Но при этом 'точка зрения', избранная автором, поражает не столько предвзятостью, сколько алогичностью.
Выделив в цивилизации утилитарный, научный и социальный прогресс, которые имеют 'предметом ремесло, науку и гражданственность' (11), автор посчитал, что его схеме 'соответствуют в России три государственные эпохи и три державных деятеля' – Петр I, Николай I и Александр II (12). Но поскольку разрушительная деятельность масонов иллюстрируется польскими мятежами, умолчание о деятельности Екатерины II (участвовавшей во всех разделах Польши и присоединившей к России ее большую часть) и Александра I (разгромившего Наполеона и его польских союзников) – представляется странным и 'злонамеренным'.
Парадоксальной оказывается и логика. Если для автора петровское время – далекое прошлое, то царствование Николая I – та историческая эпоха, в которой он сам принимал непосредственное участие. Стоит ли удивляться, что 'колоссальным памятником' для него 'остается Свод русских законов' (в разработке которого О.А. Пржецлавский принимал участие под руководством… масона и реформатора-либерала М.М. Сперанского). Не менее дорога ему и эпоха Великих реформ Александра II (служебное рвение привело О.А. Пржецлавского на вершину его государственной карьеры). Казалось бы, что столь стройная схема поступательного развития России должна привести к мысли о всеобщем благоденствии, наступившем в результате социального прогресса. Именно здесь и ждет неожиданность. На самом деле вместо гимна новой 'прогрессивной' реальности звучит… похоронный марш: «В обществе все как-то страшно, неестественно, натянуто; под успокоительной оболочкой бродят элементы разложения, чье-то невидимое прикосновение как будто парализует действия правительства или обращает их во вред государству; всякий чует приближение грозы, хотя и не понимает, откуда ей быть; все ожидают чего-то, все втайне чего-то боятся в будущем. Да и есть чего бояться; у нас уже порядочно выросло то настроение умов и акклиматизировалась та верно рассчитанная и искусно организованная пропаганда, за которую в XVIII в. последовало во Франции рождение кровожадного чудовища по имени: Революция» (23).
Таким образом, 'кровожадное чудовище' оказывается детищем прогресса, а 'настроение умов' – всего- навсего следствием рассчитанной и искусной пропаганды. Более того, пройдя все три стадии цивилизации, Россия XIX в. оказалась в ситуации Франции XVIII в. Парадокс в том и заключается, что благотворная деятельность 'державных лиц' стимулирует поступательное развитие ремесел, наук и гражданственности, а они, в свою очередь, способствуют возникновению в обществе разрушительной стихии революционных преобразований. Но, доказав это, автор тут же причинно-следственную связь 'эволюции' (исторического прогресса) и 'революции' (государственного регресса) подменяет взаимоисключающими тенденциями 'власти' (самодержавия) и 'демократии' (народа). При этом, если 'августейшая воля' монархов преследует положительные цели постепенных либеральных преобразований, то, естественно, 'злокозненная воля' лишенных державности лиц руководствуется 'интригами, эгоизмом и тиранией' (23). Следовательно, суть понимания истории оказывается в открытии 'тайны' стремящихся к власти отдельных людей и различных партий.
