ихъ милосеріе, то заговоръ, относясь къ эпох? бол?е грубаго
20
представленія о божеств?, долженъ былъ им?ть на него вліяніе просто-напросто принудительное'{51}). Да и 'вс? древн?йшія п?сни молитвеннаго содержанія — молитвы только въ перевод? на поздн?йшій языкъ; первоначально вс? он? были именно заговоры'{52}). 'Могущественному д?йствію словъ способствовало и соединявшееся съ ними могущественное д?йствіе обряда'{53}). Область прим?ненія заговоровъ была первоначально очень широка. Она простиралась не только на челов?ческія отношенія, но и на всю природу. Но потомъ, когда въ природ? стали зам?чать однообразность и законом?рность въ см?н? явленій, заговоры въ подобныхъ случаяхъ теряли свое значеніе и переходили въ хвалебныя п?сни и благодаренія божествамъ, которыхъ раньше заклинали. Такъ случилось съ заклинаніями, наприм?ръ, л?та{54}). Остатки подобныхъ заклинаній сохранились въ дошедшихъ до насъ народныхъ праздникахъ, обрядахъ, п?сняхъ{55}). Но прим?неніе заговоровъ дал?е все суживалось и суживалось. Они обратились почти исключительно во врачебныя средства. Такой характеръ бол?е позднихъ заговоровъ и былъ причиною того, что духовныя лица вносили ихъ въ свои душеполезные сборники{56}). А это, конечно, влекло за собой вторженіе христіанскихъ понятій въ заговоры. Заговоры врачуютъ не только физическіе недуги, а и нравственные, а это, по мн?нію О. Миллера, указываетъ на то, 'что заговоры такого рода должны были образоваться въ ту отдаленную пору, когда челов?комъ даже внутренній его міръ ставился еще въ совершенн?йшую зависимость отъ вн?шнихъ явленій, когда еще не пробуждалось сознаніе могущества свободной челов?ческой воли' {57}). На бол?е ранней ступени заговоры были д?ломъ общедоступнымъ, но, по м?р?
21
усложненія ихъ и сопутствующихъ имъ обрядовъ, они переходили въ в?д?ніе особыхъ людей, опытныхъ, знающихъ вс? требуемыя тонкости. Такъ вырабатывался особый классъ в?дуновъ, знахарей{58}). Вь заключеніе изложенія взглядовъ О. Миллера отм?чу еще его мн?ніе относительно источника в?ры въ силу слова. Онъ говоритъ, что прилагательное 'жел?зный', придаваемое часто слову, везд? употреблялось въ прямомъ, а не въ иносказательномъ смысл?: въ сказкахъ голосъ выковывается'{59})… Эту мысль о матеріальности слова по-своему потомъ выразилъ Крушевскій. Объясненіе содержанія заговоровъ Миллеръ также, въ дух? времени, даетъ чисто ми?ологическое.
На очереди стоятъ Галаховъ и Порфирьевъ. Этихъ ученыхъ надо упомянуть не потому, что они внесли что-нибудь оригинальное и ц?нное въ разр?шеніе темнаго вопроса о заговорахъ, а потому, что они явились первыми популяризаторами мн?ній ученыхъ по данному вопросу. Своего они не внесли ничего. Они только усвоили идеи своихъ предшественниковъ и главнымъ образомъ — А?анасьева. Правда, Галаховъ привлекъ къ объясненію психологіи заговоровъ анимистическое воззр?ніе первобытнаго челов?ка на природу, но не сум?лъ извлечь изъ этой ц?нной мысли никакихъ осязательныхъ результатовъ. 'Считая все живымъ', говоритъ авторъ: 'челов?къ, напр., и въ т?ни своей вид?лъ н?что живое, какъ бы часть самого себя; такъ же точно онъ смотр?лъ и на изображеніе свое и даже на имя'{60}). На эти одушевленныя существа челов?къ старался возд?йствовать посредствомъ заговоровъ. Дал?е Галаховъ отм?чаетъ чисто личный и утилитарный характеръ заговоровъ{61}). Онъ соглашается съ мн?ніемъ, что заговоры им?ли первоначально п?сенную форму; и ритмъ, отм?ченный еще А?анасьевымъ, признаетъ за остатокъ первичной п?сенной формы заговора{62}). Еще мен?е интереса представляетъ Порфирьевъ. Онъ всец?ло примкнул
22
къ А?анасьеву, миновавъ выводы О. Миллера. Сл?дуетъ зам?тить, что у Порфирьева особенно ярко выступаетъ тенденціозность, какую допускали вс? ми?ологи, при выбор? прим?ровъ заговоровъ. Онъ выбираетъ заговоры исключительно съ обращеніями къ св?тиламъ или стихіямъ природы. Между т?мъ они далеко не им?ютъ права на такое первенство.
Много потрудился надъ заговорами П. Ефименко. Главная его заслуга — въ собраніи множества заговоровъ, какъ великорусскихъ, такъ и малорусскихъ. Въ предисловіи къ одному изъ своихъ сборниковъ{63}) онъ высказываетъ и свой взглядъ на заговоры. Ефименко — посл?дователь ми?ологической школы и только повторяетъ выводы своихъ предшественниковъ, ми?ологовъ. Конечно, богатствомъ им?вшагося въ его рукахъ матеріала объясняются т? зачатки сравнительнаго метода изсл?дованія, которые отм?тилъ у него Мансикка. Что касается формальной стороны заговора, то онъ впервые различаетъ формулы заговоровъ, основанныя на сравненіи положительномъ и отрицательномъ{64}). Ефименко отм?чаетъ важное значеніе письменныхъ памятниковъ для изсл?дованія заговоровъ{65}). Они помогаютъ возстанавливать первоначальный видъ н?которыхъ сюжетовъ, исказившихся въ устной передач? до неузнаваемости и часто до безсмыслицы{66}). Въ прим?ръ авторъ беретъ поясненіе закр?пки изъ письменнаго источника. Взглядъ его на закр?пку потомъ приметъ Мансикка. Я коснусь этого вопроса еще, когда буду разбирать формулу 'жел?знаго тына'.
Къ ми?ологической же школ? принадлежитъ П. Иващенко. Въ своемъ реферат? о 'шептаніяхъ' онъ говоритъ: 'Въ процесс? шептаній, какъ выраженій таинственнаго свяшеннаго знанія, лежитъ народное в?рованіе въ чудод?йственную силу слова и обряда, относимыхъ къ олицетвореннымъ или же просто стихійнымъ силамъ и явленіямъ
23
природы'{67}). И 'словеснообрядовое врачевство является археологическимъ обломкомъ молитвенныхъ языческихъ возношеній къ доброму и злому началу въ природ?'{68}). А знахари и знахарки — прямые потомки древнихъ жрецовъ{69}).
Помяловскій, на основаніи изученія древнихъ греческихъ и латинскихъ заговоровъ и наговоровъ (понятія, имъ различаемыя), также приходитъ къ заключенію, что они возникли изъ простой молитвы; но уже въ раннее время обратились въ приказаніе{70} ).
Касается заговоровъ и Щаповъ. Изсл?дуя вліяніе библейско-византійскаго ученія объ ангелахъ[5] и святыхъ на народное міросозерцаніе, онъ отм?чаетъ, что въ заговорахъ вліяніе это отразилось такимъ образомъ, что ангелы и святые являются въ нихъ д?йствующими добрыми силами, находящимися въ борьб? съ темными, остатками прежняго языческаго міровоззр?нія. Являясь такою см?сью языческихъ и христіанскихъ представленій, заговоры относятся къ области 'двоев?рія'{71}).
У вс?хъ предыдущихъ изсл?дователей (кром? Ефименко) разсужденія о заговорахъ входятъ только эпизодически въ труды, им?ющіе ц?лью совершенно другое. Первый посвятилъ имъ спеціальную обстоятельную монографію Н. Крушевскій. Онъ, будучи ми?ологомъ, старается въ то же время поставить изученіе заговоровъ на почву психологическую, старается выяснить тотъ психологическій уровень, на которомъ они могли родиться. Крушевскій привлекаетъ къ д?лу св?д?нія о первобытномъ челов?к?, которыя добыла современная ему наука въ лиц? Люббока и Тайлора. Онъ же первый даетъ попытку точнаго опред?ленія понятія заговора. По его мн?нію, 'заговоръ есть выраженное словами пожеланіе, соединенное съ изв?стнымъ д?йствіемъ или безъ него, пожеланіе, которое
24
должно непременно исполниться'{72}). И тутъ же отм?чаетъ, что именно 'пожеланіе', а не «молитва», такъ какъ часто при заговорахъ н?тъ никакихъ указаній на божество, предполагаемое всякой молитвой. 'Въ явленіи заговора необходимо различать дв? стороны: 1) в?ру въ возможность навязать свою волю божеству, челов?ку и изв?стнымъ предметамъ и обстоятельствамъ и 2) в?ру въ слово челов?ческое, какъ самое мощное средство навязать кому-нибудь или чему-нибудь свою волю'{73}). 'Религія въ изв?стной фазе своего развитія… характеризуется в?рой въ возможность навязать свою волю божеству. Фаза эта — фетишизмъ. Къ этому фетишизму и сл?дуетъ отнести появленіе заговора'{74}). Происхожденіе
