К чести нашего рядового офицерства надо сказать, что такое давление на судейскую совесть не имело результатов. И в дальнейшем приговоры по многим политическим делам в Саратове обличали твердость и справедливость членов военных судов. Наряду с приговорами суровыми, я помню, например, нашумевшее и явно раздутое дело о 'Камышинской республике', по которому все обвиняемые, после блестящей {261} защиты известного адвоката Зарудного, были оправданы... в явный ущерб карьере членов суда.
Или еще другое громкое дело видного социал-революционера Минора.
Только совести судей (двух наших подполковников) последний обязан был сравнительно легким наказанием, которое ему было вынесено. Смутило судей то обстоятельство, что налицо были одни лишь косвенные улики. Конечно, в обоих случаях не могло быть никакого послабления, одно лишь чувство судейского долга. В первом процессе судьи верно отгадали сущность дела, во втором ошиблись: Минор, как оказалось впоследствии, стоял во главе крупной боевой революционной организации юго-востока России... (книга Минора см. ldn-knigi)
Наибольший произвол царствовал в деле аттестаций, от которых зависело все служебное движение офицеров. Я остановлюсь на трех примерах начальственного произвола, которые можно бы назвать анекдотическими, если бы этот анекдот не ломал жизни людей.
Полковник Лесного полка Леонтьев аттестован был отлично на выдвижение. Перевелся в другой полк бригады, принял батальон и на другой же день ему пришлось представить этот батальон на смотр начальнику бригады. Батальон был обучен скверно, о чем и отдано было в приказе по бригаде. Сандецкий, прочитав приказ и не разобрав в чем дело, отменил аттестацию и объявил Леонтьеву 'предостережение о неполном служебном соответствии'. Эта формула влекла за собой поражение права выдвижения в течение двух лет.
Характерно, что трепетавший перед Сандецким начальник бригады не осмелился написать {262} командующему об его ошибке. И только по приезде последнего в Саратов, по моему настоянию, рискнул доложить. Сандецкий ответил:
- Теперь уже аттестация в Главном штабе, отменять неловко. Приму во внимание в будущем году.
Леонтьев так и уехал в том же году в другой округ с 'волчьим билетом'.
Полковник Бобруйского полка Пляшкевич, отличнейший боевой офицер, был аттестован 'вне очереди' на полк. В перечне его моральных качеств командир полка, между прочим, пометил: 'Пьет мало'. Каково же было наше удивление, когда через некоторое время пришло грозное предписание командующего, в котором объявлено было Пляшкевичу 'предостережение' - за то, что 'пьет', а начальнику бригады и командиру полка - выговор за неправильное удостоверение. Тщетно было объяснение командира полка, что он хотел подчеркнуть именно большую воздержанность Пляшкевича... Сандецкий ответил, что его не проведут: уж если упомянуто о 'питии', то значит Пляшкевич 'пьет здорово'.
Так и пропали у человека два года службы.
Так как 'бумага' играла судьбою людей, в официальной переписке приходилось мучительно взвешивать каждое слово. Из полковых канцелярий постоянно приходили ко мне адъютанты за советом. Но ничто не спасало от печальных неожиданностей.
Капитану Балашовского полка Хвощинскому в отличной аттестации написано было 'досуг свой посвящает самообразованию'. Аттестация вернулась с резолюцией командующего: 'Объявить предостережение за то, что свой досуг не посвящает роте'. Я не поверил своим глазам. Сходил даже в библиотеку, {263} справиться в академическом словаре: 'Досуг - свободное от нужных дел время'.
Хвощинский 'бежал' в Варшавский округ.
И т. д., и т. д.
Начальник нашей бригады, ген. П., был человек добрый, скромный и очень боялся начальства. Побудить его оспорить невыполнимое требование штаба округа или заступиться за пострадавшего стоило больших усилий. Был такой случай. Ген. Сандецкий, прочитав приказ Хвалынскому полку и, спутав фамилии, посадил под арест одного штабс-капитана вместо другого. Начальник бригады вызвал к себе пострадавшего и стал его уговаривать:
- Потерпите, голубчик. Вы еще молоды, роту не скоро получать. А если подымать вопрос - так не вышло бы худа. Вы сами знаете, если рассердится командующий...
Штабс-капитан претерпел.
Армейские будни заволокло грубостью, произволом и самодурством. И борьба с ними была почти безнадежна: повыше Казани был только Петербург, но в представлении армейского офицерства Петербург был далеким и недоступным, а в понимании солдат - чем-то астральным.
Знал ли Петербург - что делается в Казанском округе? Конечно. Из судных дел, жалоб, печати. Знал и государь. Сухомлинов писал впоследствии: 'Несмотря на всю доброту, у государя, в конце концов, лопнуло терпение, и Его Величество приказал мне изложить письменно, что он недоволен тем режимом, который установил в своем округе Сандецкий'. Потом, когда военный министр собрался ехать в Поволжье, государь приказал: 'Скажите командующему от {264} моего имени, что я его ревностную службу ценю, но ненужную грубость по отношении к подчиненным не одобряю'.
Поволжье еще бродило, и наличие там во главе войск сурового начальника считалось, как видно, необходимым.
По какому-то поводу собрались однажды в Пензе старшие начальники округа на совещание. Председательствовал, вместо Сандецкого, который лечился на курорте, его начальник штаба, ген. Светлов. В конце совещания начальник 54 резервной бригады, ген. Шилейко завел речь о том, что во главе округа стоит человек заведомо ненормальный и что на них на всех лежит моральная ответственность, а на Светлове и служебная, за то, что они молчат, не доводя об этом до сведения Петербурга. Генералы, и в том числе Светлов, смутились, но не протестовали. Спустя некоторое время, Шилейко послал военному министру подробный доклад о деятельности Сандецкого, повторив то определение, которое он сделал на Пензенском совещании, и сославшись на согласие с ним всех его участников... Доклад этот был препровожден военным министром на заключение... Сандецкого.
Так как вся корреспонденция, по правилам, вскрывалась начальником штаба, трепещущий Светлов понес пакет во дворец командующего, вместе со своим прошением об отставке. Что происходило во дворце - неизвестно. Но в конечном результате Шилейко был уволен в отставку 'с мундиром и пенсией', а Светлов, против ожидания, остался на своем посту.
При такой нездоровой обстановке боевое обучение все же двигалось вперед - в силу общего подъема, охватившего военную среду, и невзирая на эксцессы Сандецкого.
{265} Ген. П., не имевший боевой практики, писал огромные приказы смотровые и хозяйственные и предоставлял мне вопросы боевой подготовки войск. Я пользовался широко этим правом. Организовал систематические занятия по тактике с офицерами гарнизона, привлекая к сотрудничеству участников минувшей войны; устраивал доклады и беседы по разным отраслям военного дела; по приглашению полковых командиров помогал им в составлении тактических заданий и в проведении полевых учений. На бригадных маневрах применял новые веяния военной науки и результаты боевого опыта, стараясь приблизить учение к действительной обстановке современного боя.
Эта совместная дружная работа приносила пользу и мне, и полкам.
Сандецкий благоволил к П. и отличил его чином генерал-лейтенанта и орденом. Но вот однажды во время большого маневра командующий приехал неожиданно в наш штаб и из беседы с П. убедился, что тот не в курсе отданных по бригаде распоряжений, Был весьма разочарован и сильно гневался. С тех пор благоволение кончилось.
В свободное от службы время в эти годы я много писал, помещая статьи в военных журналах, преимущественно в 'Разведчике', под общей рубрикой 'Армейские заметки'. Судьба этого журнала - первого частного военного издания в России - отражает эволюцию военной мысли и... опеки над нею.
В 1885 году у отставного капитана Березовского, владельца военно-книжного дела, возникла мысль об издании военного журнала. Его горячо поддержал ген. Драгомиров, в то время начальник Академии Генерального штаба. Несмотря на сочувствие делу и других видных представителей военной профессуры, {266} начинание это в военном министерстве встретило категорическое противодействие. Сама мысль о распространении в армии частного военного органа объявлена была опасной ересью. В 1886 году Березовскому, без прямого разрешения, удалось выпустить нечто вроде журнала, но без права 'ставить название и номер'. Еще через два года министерство разрешило поставить заголовок ('Разведчик'). И только после шести лет борьбы, когда император Александр III, которому случайно попался на глаза 'Разведчик', приказал доставлять ему журнал, последний получил легальное право на существование.
Тем не менее, несмотря на монаршее внимание и сотрудничество с самого основания 'Разведчика' таких видных лиц, как генералы Драгомиров, Леер, Газенкампф и др., журнал еле влачил существование, преодолевая с
