заключения во французских тюрьмах. В таких случаях приходилось делать выбор: уйти в море и переждать шторм в безопасности или остаться у берега в надежде перехватить какого-нибудь особо дерзкого торговца, решившегося именно в шторм на прорыв блокады. Причем страдали от этих штормов не столько суда, сколько плавающие на них люди. Неделю за неделей, месяц за месяцем они вынуждены были переносить жуткий холод и промозглую сырость, питаться подпорченной солониной и пить тухлую воду, работать на износ и страдать от опостылевшего однообразия. Даже на фрегатах, считавшихся привилегированными судами, монотонность и скука угнетающе действовали на людей, особенно в период шторма, когда приходилось задраивать люки. Тогда большие массы людей вынужденно скапливались вместе в тесных и затхлых межпалубных помещениях. Ночи казались при этом бесконечными, дни короткими, а люди страдали от бессонницы и безделья.
Даже на славном 'Неутомимом' в воздухе носились признаки роста подспудного недовольства, и Хорнблоуэр, хотя он был простым мичманом, со свойственной ему наблюдательностью не мог этого не замечать. Сейчас он был занят тем, что осматривал матросов своего подразделения перед еженедельной капитанской проверкой.
- Что у вас с лицом, Стайлс? - спросил он.
- Фурункулы, сэр.
На щеках и на губах Стайлса красовалось не меньше дюжины полосок лейкопластыря.
- Вы обращались к врачу?
- Так точно, сэр. Я ходил к фельдшеру, он заклеил мне все вот этим плейстером и сказал, что скоро это пройдет.
- Ну что ж, превосходно, - с сомнением сказал Хорнблоуэр.
Ему показалось, что на лицах матросов, стоящих в строю по обе стороны от Стайлса, появилось странное выражение, словно они втихомолку подсмеиваются над своим товарищем. А может быть, они подсмеивались над ним, Хорнблоуэром? Такая мысль ему решительно не понравилась - насмешки за спиной офицера крайне отрицательно действуют на дисциплину. Но еще хуже для дисциплины - это он знал по опыту, - когда у матросов заводятся секреты, не известные их непосредственным командирам. Он строго и придирчиво оглядел строй. Стайлс застыл по стойке 'смирно' с деревянным выражением на лице. Глаза его ничего не выражали и смотрели прямо перед собой. Прическа и форма у него были в полном порядке, придраться, одним словом, было не к чему. Но все же Хорнблоуэр интуитивно чувствовал, что его диалог со Стайлсом чем-то развеселил остальных, и это ему очень не нравилось. После осмотра он поймал старшего корабельного врача м-ра Лоу и задал ему пару вопросов.
- Конечно же у них масса фурункулов, - ответил м-р Лоу, - а чего вы еще хотите при такой скученности и отвратительном питании. Да ваши матросики по нескольку месяцев свежей пищи не видят, а жрут, извиняюсь, одни бобы да тухлую солонину. Скажите еще спасибо, что это только фурункулы, а не все семь казней египетских.
- А почему они появляются на лице?
- Не только, молодой человек. Я полагаю, вы на собственном опыте установите со временем все места на теле, где они могут образоваться.
- Ваш фельдшер всегда лично занимается подобными случаями? - не отставал Хорнблоуэр.
- Естественно. Я же хирург!
- А что он за человек?
- Кто, Магридж?
- Да, если его так зовут.
- Фельдшер он неплохой. Успокоительную микстурку, между прочим, отлично умеет смешивать. Я вижу, батенька, у вас отчего-то дурное настроение, так что рекомендую заскочить в лазарет - он и вам смешает. Очень полезно. На спирту!
М-р Лоу допил ром из своего бокала и требовательно постучал кулаком по столу, подзывая стюарда. Хорнблоуэр сообразил, что ему крупно повезло застать м-ра Лоу в достаточно трезвом состоянии и выудить у него те крохи информации, которые он получил. Он решил подняться на топ* [Топ - верхний конец мачты.] бизани и там все обдумать в одиночестве. Этот пост был введен недавно. Только здесь, во время своей вахты, мог он спокойно расслабиться и отвлечься от тесноты кубрика; по мнению Хорнблоуэра, это было лучшее место на корабле. Плотно закутавшись в бушлат, сидел он в своей 'корзине'. Над головой раскачивалась на ветру, описывая концентрические окружности, стеньга бизань-мачты. За спиной тонко свистел в вантах очередной набирающий силу шторм, а внизу на палубе шла обычная жизнь большого фрегата. Ввиду приближения шторма, капитан Пеллью приказал убрать все верхние паруса. Когда же пробьет восемь склянок, фрегат сделает поворот оверштаг и пустится обратным курсом вдоль побережья. Вплоть до восьми склянок и окончания своей вахты Хорнблоуэр мог безнаказанно предаваться своим мыслям обо всем на свете, в частности, о фурункулах, внезапно высыпавших на лице Стайлса, а также о скрытых ухмылках на лицах матросов.
Чьи-то руки ухватились за край 'корзины', а проще сказать, деревянного помоста с бортиком. Хорнблоуэр с неудовольствием встретил незваного гостя, столь бесцеремонно прервавшего его размышления. Им оказался Финч, чье место по боевому расписанию было рядом с Хорнблоуэром на топе бизани. Это был маленький сухощавый человечек с редеющей шевелюрой, бледно-голубыми глазами и исключительно глупой улыбкой, появившейся на его лице, когда он залез в корзину и обнаружил там Хорнблоуэра.
- Прошу прощения, сэр, - извинился он, - я и не знал, что здесь уже кто-то есть.
Финч еще не успел перебраться через бортик и находился в довольно опасном положении, держась на одних руках. При первом же сильном порыве ветра он рисковал сорваться вниз.
- Да залезай ты скорей, раз уж появился, - с некоторой грубостью оборвал его Хорнблоуэр, проклиная себя за мягкосердечие; любой другой офицер, желающий побыть наедине со своими мыслями, на его месте сразу же отправил бы Финча обратно на палубу.
- Спасибо, огромное спасибо, сэр! - с чувством поблагодарил его Финч, готовый, видимо, именно к такому повороту событий.
Он с облегчением перекинул через бортик сначала одну ногу, потом другую, не обращая внимания на качку. Затем скорчился на дне корзины, осмотрелся по сторонам, заглянул для чего-то в щель, сквозь которую можно было разглядеть лишь марсель на грот-мачте, и повернулся к Хорнблоуэру с обезоруживающей и удивительно доброй улыбкой. В этот момент он чем-то напоминал маленького ребенка, совершившего проступок и умоляющего случайного очевидца не выдавать его родителям.
Хорнблоуэр знал, что у Финча не все было в порядке с головой, безжалостная вербовочная служба гребла всех подряд, включая идиотов и крестьян, освобожденных от морской службы по королевскому указу. Моряком, впрочем, он был неплохим и умел ставить и зарифлять паруса, а также стоять у штурвала. Только идиотская улыбка безошибочно выдавала настоящее положение дел.
- Здесь гораздо лучше, чем внизу, сэр, - извиняющимся тоном объяснил Финч причину своего появления.
- Это точно, - согласился Хорнблоуэр и отвернулся, чтобы не поощрять Финча к дальнейшему разговору.
Привалившись спиной к бортику, Хорнблоуэр уставился в серое зимнее небо. Перед глазами у него равномерно раскачивалась стеньга. Ее движение имело, вероятно, определенный гипнотический эффект, потому что он погрузился в полудрему. Мысли его по-прежнему вертелись вокруг проблемы 'фурункулов'. Но сосредоточиться не удавалось: Финч все время беспокойно вертелся, как белка в колесе, пересаживался с места на место, одним словом, отравлял Хорнблоуэру драгоценные минуты одиночества.
- Да что, черт побери, с тобой происходит? - не выдержал наконец Хорнблоуэр. - Что ты крутишься, как карась на сковородке?
- Черт? Вы сказали черт, сэр? - встрепенулся Финч. - Нет, сэр, там нет никакого черта.
Опять на его лице появилась добрая, чуть лукавая, детская улыбка. На секунду Хорнблоуэру показалось, что в глубинах этих зрачков кроются ответы на величайшие тайны жизни и смерти. Финч опять выглянул в щелку на марсель грот-мачты, напомнив мичману подглядывающего за кем-то ребенка.
- Вон он! - воскликнул вдруг Финч. - На этот раз я не мог ошибиться. Я видел его так же хорошо, как вижу вас, сэр. Это был Бог, сэр!
