- Наша вахта уже закончилась, - раздался неуверенный голос откуда-то из-за спины мичмана.
Хотя возмущение поступком своих товарищей все еще бурлило в груди Хорнблоуэра, он успел достаточно овладеть собой, чтобы казаться внешне холодным.
- Совершенно верно, ваша вахта кончилась, - согласился он спокойным голосом. - Зато сейчас вы все занимаетесь тем, что играете в запрещенные уставом азартные игры.
Магридж решил вмешаться.
- Ну о чем вы говорите, м-р Хорнблоуэр, - начал он елейным тоном, разве это можно назвать азартной игрой? Это так, джентльменские развлечения, вроде скачек. Боюсь, вам трудно будет доказать, что это были именно азартные игры.
Магридж был пьян, так как перед глазами у него всегда был достойный пример - м-р Лоу, его начальник. К тому же, в лазарете хранился изрядный запас спирта, подобраться к которому на должности Магриджа было совсем нетрудно. Хорнблоуэра передернуло от запаха спиртного и отвращения, и в этот момент на него снизошло вдохновение.
- Мистер Магридж, - сказал он ледяным тоном, - на вашем месте я бы вообще молчал. Помимо азартных игр, существуют куда более серьезные проступки, если не сказать преступления. Военнослужащий армии или Флота Его Величества, согласно уставу, может быть отдан под суд военного трибунала за намеренное нанесение себе увечий или иных повреждений, делающих его неспособным к несению военной службы. А равно... Это уже относится к вам, м-р Магридж, повторяю: а равно и лицо или лица, виновные в содействии подобного рода поступкам. Если я не забыл соответствующую статью в Военном Кодексе, наказанием за такое преступление является публичная порка в присутствии всего личного состава эскадры или флотилии.
При этих словах Хорнблоуэр драматическим жестом указал на залитое кровью от крысиных укусов лицо Стайлса. Этот жест придал дополнительную весомость всем предыдущим аргументам. Магридж совершил стратегическую ошибку, попытавшись спорить с ним на основании существующих законов. Он не только потерпел сейчас сокрушительное поражение, но потерпел его на той почве, на которой счел себя неуязвимым. Теперь у Хорнблоуэра были на руках все старшие козыри, и он мог спокойно диктовать условия капитуляции.
- Я бы мог каждого из вас отправить под трибунал, - орал он в притворном гневе, - каждого, от матроса до мичмана! А вы знаете, что такое трибунал? Лишь такие идиоты, как вы, способны рисковать своим званием и честью ради нескольких минут развлечения. А вы пробовали когда-нибудь на своей шкуре, что такое публичная порка? Еще один такой взгляд, Партридж, и я, пожалуй, решусь это сделать. Да вы же все окажетесь в кандалах через пять минут после моего доклада м-ру Экклзу! Но я не стану этого делать при условии, что вы прекратите свои грязные игры. И отпустите всех крыс из клетки. Это относится к вам, Олдройд, и к вам, Льюис. А вы, м-р Магридж, заклейте пожалуйста пластырем раны Стайлса. Вы, Партридж, возьмите пару людей и наведите в канатной полный порядок, пока не появился м-р Уолдрон. И запомните: я буду наблюдать за каждым из вас в будущем. Если до меня дойдут хотя бы слухи, что кто-то из вас взялся за старое, клянусь честью, на следующий день вы все будете драить палубу в матросских робах. Вот вам мои условия, и если вы отказываетесь, я немедленно иду к старпому.
У Хорнблоуэра немного пересохло в горле, но ему очень понравилась собственная речь. Оказывается, у него есть ораторские способности, хотя прежде он этого и не подозревал. Но надо было еще достойно завершить урок. Хорнблоуэр повернулся на каблуках, и тут его снова осенило.
- И чтобы после вахты я видел вас только на палубе, как настоящих английских моряков, а не в этом крысином загоне, где место только жалким лягушатникам.
Такого рода тирада прозвучала бы вполне уместно в устах какого-нибудь старого, надутого, заслуженного капитана или адмирала, но для мичмана первого года службы это было слишком. Как ни странно, помпезность речи Хорнблоуэра не вызвала ни тени усмешки у слушателей, зато придала достойную солидность его ретираде с места преступления.
Уходя, он слышал за спиной начавшийся базар взаимных обвинений, но не сомневался, что все его требования будут безоговорочно выполнены. Он поднялся наверх, в промозглую январскую ночь, и немного прошелся по палубе быстрым шагом, чтобы согреться перед сном. А 'Неутомимый' неутомимо разрезал форштевнем серые волны Атлантики, не обращая внимания на клыки вцепившегося в него шторма, намерзающие на снастях брызги, рассохшиеся борта и течи в трюме. Прошел еще один день, такой же, каким был предыдущий и каким, почти наверняка, станет будущий.
Дни и в самом деле походили один на другой, как две капли воды. Но однажды случилось происшествие, резко нарушившее надоевшее всем однообразие. Как-то утром впередсмотрящий на мачте разразился вдруг отчаянными криками, заставив всех, находившихся в тот момент на палубе, поднять головы. С наветренной стороны на горизонте появилась черная точка, могущая означать только одно: присутствие в этих водах какого-то неизвестного судна. Капитан Пеллью немедленно выскочил на палубу и лично распорядился переложить курс на ветер. Выглядел он при этом довольно комично, так как был только что разбужен и не успел еще одеться. Поверх ночной рубахи у него был натянут бушлат, он был без парика, зато в ночном колпаке розового цвета. Но никто не обратил на наряд капитана почти никакого внимания, когда он, заняв свое место на мостике, начал деловито отдавать распоряжения, не сводя с неизвестного судна своей подзорной трубы. Еще с полдюжины таких же инструментов было нацелено в ту же сторону. Хорнблоуэр приник к окуляру единственной подзорной трубы, находящейся в распоряжении младших офицеров. На его глазах с чужаком произошла удивительная метаморфоза: серый треугольник единственного паруса начал вдруг расширяться, постепенно превратился в целых три, а затем снова сузился до одного.
- Он сделал поворот оверштаг и собирается улизнуть, - сказал Пеллью. Значит, это француз. Свистать всех наверх и приготовиться к повороту.
'Неутомимый' изменил курс, на реях взвились дополнительные паруса, а офицеры на шканцах принялись лихорадочно прикидывать, есть ли у фрегата шансы догнать неприятельское судно раньше, чем оно укроется в спасительной близи французского побережья. Ветер дул довольно крепкий, и 'Неутомимый' на новом курсе накренился так, что по палубе стало трудно передвигаться. Все свободные от вахты члены экипажа рассыпались по вантам и оттуда напряженно наблюдали за начавшейся погоней.
- Грот и фок у него одинаковой высоты, - заметил лейтенант Болтон стоящему рядом Хорнблоуэру, - да и марселя такие белоснежные, как пальчики леди. Держу пари, что это лягушатники.
Паруса английских кораблей за время многомесячного крейсирования успевали потемнеть, французские же корабли томились в портах. Поэтому их было легко опознать по девственной белизне оснастки, даже не принимая во внимание другие отличия.
- Мы догоняем его, сэр, - сказал Хорнблоуэр, отрывая подзорную трубу от начавшего слезиться из-за напряжения глаза.
- Да, но далеко не так быстро, как хотелось бы, - буркнул Болтон.
- Обрасопить* [Обрасопить реи - повернуть реи при помощи брасов в одно из крайних положений под углом к диаметральной плоскости корабля.] реи! раздался громовой приказ Пеллью.
В такой гонке выигрыш мог достаться тому, кто сумеет правильно распорядиться всей площадью парусов. Даже сотня выигранных ярдов в такую погоду могла значить больше, чем несколько миль в иной обстановке. От умения капитана вовремя отдать нужную команду зависели успех или неудача, но уж в этих делах сэру Эдуарду Пеллью равных не было. Вот и сейчас он вертелся во все стороны, поглядывая то на верхушки мачт, то на кливер, то прикидывая скорость ветра или проверяя, туго ли натянуты шкоты, - одним словом, делая все, чему научил его более чем полувековой опыт морской жизни.
Секунду спустя, он распорядился перетащить все пушки с правого борта на левый, чтобы как-то компенсировать крен и взять еще круче к ветру.
- Ну вот, теперь мы действительно его догоняем, - сказал Болтон с нескрываемым одобрением.
- Приготовиться к бою! - прозвучал голос капитана.
Экипаж уже давно ждал этой команды. Грохнули барабаны морской пехоты, запели боцманские дудки, и все разбежались по местам. Хорнблоуэр полез на свою боевую позицию на бизани. Его не удивляли оживленные и довольные лица матросов: он сам ощущал нечто подобное. Пусть будет смертельный риск и даже гибель в бою, чем эта унылая тягомотина, когда месяцами ничего не происходит. Добравшись до топа бизани, Хорнблоуэр с удовольствием оглядел свой боевой расчет. Мушкеты у всех были прочищены и заряжены, курки взведены, словом, все были готовы к предстоящему испытанию. Теперь предметом его
