осыпям. Чей-то мушкет, ударившись о камень, самопроизвольно выстрелил. Знаменосцы со знаменем уже брели к шлюпкам по колено в воде, когда со склона холма скатился последний пехотинец. Со стороны французов донесся дикий вопль разочарования, и они всей толпой бросились на покинутую позицию.
- Ну а теперь наша очередь, - объявил Эдрингтон, поворачивая своего жеребца в сторону моря.
Как только чалый оказался по колено в воде, Хорнблоуэр с облегчением соскользнул с седла. Он бросил поводья и побрел по мелководью к последнему ожидающему катеру. На носу у него была установлена четырехфунтовая пушка, возле которой хлопотал Брейсгердл. Гребцы были готовы немедленно взяться за весла. Случайно взгляд Хорнблоуэра упал на гичку, в которую должен был сесть сам лорд Эдрингтон. К его удивлению, тот довел своего жеребца до самой шлюпки, вскарабкался на борт, взял мушкет у одного из матросов и на виду у высыпавших на берег французов разрядил его в голову коня. Жеребец забился в агонии, а французам достался только брошенный Хорнблоуэром чалый.
- Греби назад! - приказал Брейсгердл, и катер послушно заскользил к ждущим кораблям.
Хорнблоуэр привалился к борту и закрыл глаза. У него было такое ощущение, что он не сможет больше пошевелить даже пальцем. С пляжа доносились вопли французов, но они его больше не трогали.
- Минутку... минутку... - приговаривал Брейсгердл над ухом у Хорнблоуэра; тому стало интересно и он открыл глаза.
Брейсгердл дернул за запальный шнур четырехфунтовки и с довольным видом повернулся к Хорнблоуэру.
- Картечь, - пояснил он. - Восемьдесят четыре пули. Левый борт - стоп, правый - греби.
Катер повернулся и понес Хорнблоуэра прочь от негостеприимного побережья Франции навстречу родному кораблю. Закончился еще один эпизод его жизни. Закончилась кровавой баней еще одна попытка правительства его страны свергнуть революционное правительство на другой стороне Пролива. Парижские газеты будут вопить от восторга, а лондонская 'Газетт' посвятит этому событию крошечную заметку в несколько строк. Спустя год никто уже не будет помнить об этой попытке, а еще лет через двадцать о ней забудут даже ее непосредственные участники; вот только обезглавленные в Музильяке люди, разорванные на куски ядрами и расстрелянные мушкетным огнем солдаты, погибшие от картечи Брейсгердла французы, - все они так и останутся мертвыми, независимо от того, какая роль в истории будет отведена прошедшему дню. Хорнблоуэр чувствовал себя старым и смертельно уставшим. А в кармане у него лежал кусок хлеба, который он взял со стола на кухне постоялого двора в Музильяке, да так и не удосужился съесть.
Испанские галеры
Когда Испания заключила мир с Францией, старина 'Неутомимый' стоял на якоре в Кадисской бухте. Хорнблоуэру случилось в тот день нести вахту, поэтому он оказался первым, кто сообщил лейтенанту Чэдду о приближении восьмивесельной пинасы с красно-желтым испанским флагом над кормой. В подзорную трубу Чэдд разглядел золото эполет и высокую шляпу пассажира пинасы и сразу же отдал приказ выстроить почетный караул морской пехоты для достойной встречи капитана военно-морского флота союзной нации. Вовремя предупрежденный Пеллью успел облачиться в свой парадный мундир и лично встретил высокого гостя у трапа. Именно там и состоялась их краткая беседа. Испанец вежливо поклонился и передал английскому капитану запечатанный конверт.
- Идите сюда, м-р Хорнблоуэр, - позвал Пеллью, вертя конверт в руках и не торопясь его вскрыть, - и поговорите с этим джентльменом по-французски. Скажите ему, что я приглашаю его выпить бокал вина в моей каюте.
Испанец отвесил еще один церемонный поклон, но от приглашения отказался и потребовал, чтобы капитан немедленно вскрыл конверт. Пеллью сломал печати и начал читать, поминутно спотыкаясь на французских фразах. В конце концов он протянул послание Хорнблоуэру.
- Прочтите и скажите мне, правильно ли я понял, что эти даго* [Даго презрительная кличка испанцев и португальцев.] заключили мир с лягушатниками?
Хорнблоуэр с трудом продрался сквозь двенадцать строк цветистых комплиментов, адресованных Его Высокопревосходительством герцогом Белчитским, грандом Испании первого класса и обладателем еще восемнадцати не менее громких титулов, генерал-губернатором Андалузии, 'прославленному и благороднейшему из всех капитанов сэру Эдуарду Пеллью, рыцарю и кавалеру ордена Бани'. Второй параграф был много короче и содержал уведомление о заключении мира между двумя державами, третий же почти в точности повторял первый и тоже не нес никакой полезной информации.
- Так точно, сэр, - подтвердил Хорнблоуэр. - Больше здесь ничего нет.
Но оказалось, что у испанского капитана есть еще и устное дополнение к посланию, которое он поспешил изложить.
- Передайте, пожалуйста, вашему капитану, - обратился он к Хорнблоуэру на обычном для испанцев франко-испанском жаргоне, который в Испании считается за французский, - что в качестве нейтральной державы Испания имеет теперь другой статус и готова защищать его всеми доступными ей средствами. Ваш фрегат находится в гавани уже двадцать четыре часа. Через шесть часов батареи форта Панталес получат приказ открыть огонь, если к тому времени вы все еще будете находиться в пределах досягаемости пушек форта.
Хорнблоуэр перевел это оскорбительное требование, даже не пытаясь смягчить выражения. Пеллью внимательно слушал и с каждым словом приходил во все большую ярость. Даже глубокий загар не смог скрыть его побелевшего от гнева лица.
- Скажи ему... - начал он, но тут же остановился. - Да будь я проклят, если позволю этому даго заметить, что он вывел меня из себя!
Он приложил к животу свою треуголку и отвесил испанцу такой же глубокий и церемонный поклон, как и тот, затем повернулся к Хорнблоуэру.
- Скажи ему, что я очень доволен полученным посланием. Скажи ему, что я глубоко скорблю о нашем с ним скором расставании и надеюсь, что между нами сохранится навеки нежная дружба, независимо от отношений наших двух стран. Скажи ему, а черт побери, Хорнблоуэр, скажи ему что хочешь, по своему разумению, ты ведь умный парень, Хорнблоуэр! И сделай так, чтобы он поскорей отсюда убрался. Проводим его с почестями. Караул! К трапу! Барабанщики, к трапу!
Хорнблоуэр поспешно осыпал гостя всеми возможными комплиментами, которые только смог придумать. При каждой его фразе оба капитана обменивались поклонами, при чем испанец каждый раз пятился на шаг назад, а Пеллью продвигался на шаг вперед. Как только гость допятился до трапа, ударили барабаны, морские пехотинцы отдали честь, боцмана засвистели в дудки, да так громко, что у испанца голова пошла кругом. Когда испанец спустился по трапу в свою пинасу, Пеллью резко отвернулся, яростно нахлобучил треуголку и обратился к старшему помощнику м-ру Экклзу.
- М-р Экклз, с вашего позволения я хотел бы сняться с якоря через час.
Не сказав больше ни слова, он свирепо протопал по палубе и скрылся из виду, отправившись, очевидно, в свою каюту, чтобы в одиночестве вновь обрести утраченное душевное равновесие.
Матросы разбежались по вантам и реям - ставить паруса, а скрежет кабестана свидетельствовал о вытягиваемом якоре. Хорнблоуэр стоял у трапа рядом с корабельным плотником м-ром Уэльсом и любовался в последний раз белыми домиками на набережной одного из красивейших городов мира.
- Я два раза побывал на берегу, - рассказывал Уэльс. - Вино здесь неплохое, прямо скажем, отличное вино! Но никогда не пейте местный бренди, м-р Хорнблоуэр, Боже вас упаси от этого. Яд! Чистый яд! Ха! Да у нас, кажется, будет почетный эскорт, как я погляжу.
В гавань со стороны моря вошли два новых судна. В их длинных узких корпусах было что-то хищное. Они шли прямо на фрегат. При виде этих кораблей Хорнблоуэр не смог удержаться от возгласа удивления. Приближающиеся суда были самыми настоящими галерами с рядами весел вдоль бортов. Эти весла ритмично вздымались и опускались, влажно поблескивая на солнце. Зрелище было потрясающим, особенно когда сразу сотня весел одновременно поднималась и опускалась в воду. Хорнблоуэр вспомнил строфу из одного древнеримского поэта, которую ему довелось переводить в школьные годы. Тогда он был поражен открытием, что 'белые крылья' кораблей - на самом деле весла военных галер римлян. Теперь эта поэтическая метафора стала ему понятна до конца: даже чайка в полете, которую Хорнблоуэр привык считать идеалом в совершенстве и грации движений, не была столь прекрасной, как эти галеры. Они были невообразимо длинны для столь узкого корпуса и опасно низко сидели в воде. На коротких наклонных мачтах галер не было и следа парусов. Носы ярко блестели позолотой, на мачтах развевались красные с золотом испанские флаги. Вверх - вниз, вверх - вниз - работали весла в неменяющемся ритме. Каждое весло при
