Больше так лежать нельзя, очень хочется пить. А еще одна из этих жаб может вспрыгнуть прямо на спину… Наташа разлепила заплывшие веки, пошевелилась, и потоки боли хлынули в мозг из каждой истерзанной клеточки тела.
– Воды… – прохрипела она.
– Сходи да попей! – раздраженно прикрикнул на нее Сучок. – Ишь молодых нашла.
– Да ей не встать, – предположил Тощий. – Говорили же тебе, дуре: не лезь куда не просят.
– Встанет, бабы народ живучий. Вот помнишь, как Сонька Рвач в Серой Шахте пьяная вниз навернулась? Орала трое суток снизу, а там же арматура торчит, да и высота такая, что… В общем, когда замолчала, так все вздохнули с облегчением. А Сонька через пару деньков наверх вылезла, я еще отлить пошел, а она выползает… Я сам чуть не упал, Тощий, я…
– Да рассказывал ты, – поморщился Тощий, поднял пустой ковшик и покрутил его в руке. – Раз шесть рассказывал. Нет у нас воды, девка. Иди сама.
– Она, Сонька – то, внизу, как кошка, зализалась, водички лужицу нашла, вот и оклемалась потихоньку. Спину только перекосило ей с тех пор, – как ни в чем не бывало продолжал третий старик, одновременно быстро смешивая в ямке какие-то порошки. – Так я и говорю: Сонька нас всех еще переживет. Сейчас небось где-нибудь в мертвых кварталах пробавляется. Лето! Чем не жизнь?
– В приемнике она, как пить дать, – заспорил Сучок. – Все теперь в приемнике, кто жив. Только по мне – так лучше сдохнуть. Хватит на меня смотреть, дурища, глаз у тебя нехороший! А ну отвернись, а то сейчас выковыряю глазик-то!
– Не трожь, – посоветовал Тощий. – На нее Косматый глаз положил, слышали, как давеча ухал?
– Да их не поймешь…
– Нет, не скажи. Если прислушаться, то вроде кое-что понятно.
«Вот и фамилия у него теперь есть, – подумала Наташа. – Кривонос Косматый, по происхождению тильзит, по профессии – вожак группы налетчиков». Крыса. Крыса, не раздавив которую она теперь никогда не сможет жить спокойно. «И еще Ушастик и тот, Длинный. Старики тоже говорили про какого-то Длинного…» Данилова дотянулась до клипсы, ощупала. Вроде бы повреждений нет, значит, есть шанс…
Она взяла ковшик, оглянулась. Так вот откуда взялось это бесконечное шлепанье и шуршание! В зале находились сотни, а может быть, тысячи – в полутьме не разглядеть – детей, лет от восьми и младше. Они выглядели совсем как люди: тела еще не поросли шерстью, ноги не превратились в звериные лапы. Большинство не носило никакой одежды. Дети бегали друг за другом, скакали, но не произносили ни звука, на застывших лицах тоже не отражалось никаких эмоций. Вчера она почти не обратила на них внимания… Если это было вчера, а не пару часов назад, конечно.
– Это все дети тильзитов? – хрипло спросила Данилова. – Они держат именно здесь всех детей? Почему?
– А где их еще держать? Каждое племя при себе малышей имеет, чтобы, значит… – Третий, пока незнакомый Наташе старик не довел до конца свою мысль. – А ведь я, помню, тоже удивился, когда в первый раз всю ораву увидел. Но тех меньше было, во много раз… Да они теперь почти все выросли, отпочковались. Я еще думал: как им не тесно в подземелье нашем? Не может быть, чтобы наружу соваться не начали.
– Значит, начали, раз полиция здесь! – рассмеялся Сучок, и двое приятелей поддержали его, старческое кудахтанье слилось в одну дребезжащую ноту.
Данилова не поняла, что тут смешного, да и мало что сейчас могло бы ее развеселить. Она подошла к озеру, трижды набрала в посудину и трижды вылила черную, чем-то смутно знакомым пахнущую воду. Некоторые дети плескались поблизости. А где у тильзитов отхожее место, если оно вообще существует?
Наконец Наташа все же напилась, придерживая ковшик дрожащими руками. Надо осмотреться, надо еще раз все вспомнить, уложить в голове и понять, что происходит. Иначе не вырваться, а вырваться необходимо, чтобы отомстить за себя, за Сергея, за Омара и Алексея, за Коваля и Манану, за вырезанную семью торговцев… И за многих других, которые уже умерли, и за тех, которые скоро умрут.
Эта мысль пронзила ее сознание иглой, разбудила болезненно вздрогнувшее сердце. Она оглянулась на молча бегающих детей-призраков. Все маленькие, подростков нет. Детей в несколько раз больше, чем женщин, а женщины почти все беременны. Подростки, юные тильзиты, сидят в кругу вместе со взрослыми. Тофик что-то говорил, очень давно, о детях. О том, что ребенок – понятие относительное. Что если он прав и тильзиты взрослые уже лет в двенадцать?
Она вернулась к костру, швырнула ковшик к ногам Тощего.
– Что отличает тильзитов от людей?
– А ты сама не понимаешь? – нахмурился старик.
– Физически. Они поросли шерстью, мы не такие. Что еще? Какой у них срок беременности?
– Что от меня хочет эта баба-полицейская? – спросил Тощий у товарищей.
– Ей интересно, сколько придется носить ребенка, – хмыкнул Сучок. – Что ж, мне бы тоже было интересно на ее месте!
Все трое фыркнули. Данилова не удержалась, ударила ребром стопы в подбородок Сучку, хотя себе причинила едва ли не большую боль. Старики неожиданно быстро раскатились в стороны, а Сучок остался лежать на спине. По его лицу расползлась злая усмешка, рука спряталась в лохмотьях.
– Не связывайся с ней, – предупредил Тощий.
– А мне все едино, – не двигаясь с места, прошипел Сучок.
Наташе вдруг стало страшно. Это бомжи, пусть и старые, пусть и люди по виду, но по повадкам – те же дикари. Что стоит Сучку зарезать ее спящей или ненароком пырнуть в спину. Она непроизвольно погладила себя по разрезанной вчера щеке. Крест-накрест, будто метка.
