поощренный благосклонной уступчивостью, распоясывался, когда потом трусливо плелся восвояси, и, чтобы отвести подозрения в грехе, учинял скандалы по пустякам... Это сердце предъявляло ему счет за разного рода темные дела, в смысл которых он и не пытался вникать, высвечивало его тайный мир беспощадным светом, уличало его, если и не в столь злостных грехах верноподданнической службы, то в сделках с совестью, в разрушении человеческого существа своего, в предательстве чести своей, в пустом и никчемном разгуле и тунеядстве.
Голос совести, исходящий из еще незамутненных, не оскверненных глубин души обвинял: на какую же скользкую дорожку ты вступил, Дато-Сандро! И в какую грязь тебя засасывает она! В то время как там, в Зангезурском уезде, простая крестьянка, взявшись за оружие, вместе, с мужем своим восстала за бедных и сирых, Ушла с горсточкой храбрецов и стала сражаться против царя и богатеев, снискала честь и славу, в песни воплотилась... И картину написали, а написал, наверное, такой же грузин, как ты, в то время как эту женщину чтят и мусул-ьмане, и грузины, и армяне, а может, даже и солдаты, и мужики невольно удивляются ее отваге, ты прохлаждаешься и служишь тем, кто купил даже имя твое. Ты скатишься в болото, в скверну! Ты валяешься в этих помоях! Кто станет уважать тебя, Сандро? Кто не испытает омерзения при виде тебя? Ты дал надеть себе на шею ошейник ищейки, разве что еще не залаял в угоду твоим хозяевам, не вцепился еще зубами в их врагов. Но твои господа науськивают, натравливают тебя, и ты должен бегать, вынюхивать, хватать 'дичь' и ждать, пока не подоспеет 'ловец', схватишь одного - беги за другим! И еще, и еще! Тебе будут говорить: хватай! Хватай своих, родных по крови! А мы, мол, тебе накинем собачий паек, повысим в чине! И так всю жизнь - против воли своей и совести лови своих, хватай, ощеря свою пасть, показывая клыки, так и подыхай, оскалившись! Испусти дух, как верный пес империи! Хватай, грызи, кусай, покуда в силах! До последнего издыхания, до седин, до старческой немощи, но как и кого выследил, вынюхал, отдал на растерзание - о том молчок, ни-ни! Прячь эту тайну крепко, прячь даже от самого себя, прежнего и честного Дато, прячь, грешный и жалкий Сандро! Прячь и от жены, и от детей своих, и друзей, как ты обернулся в Сандро! Лай из-за угла, кусай в подворотнях! До самой смерти! А там подыхай, и стань падалью, наживой стервятникам!
А если твой род и потомство твое узнают о низком усердии твоем, и потупят головы со стыда и позора, перед родной землей, ты не стыдись, не омрачай свое 'потустороннее блаженство!'... Пусть они клянут твою память, что был их родитель и предок продажной шкурой. Пусть казнятся и сокрушаются, что он, Дато- Сандро был тайным слугой сильных мира сего, грабаставших чужие земли, всей этой сиятельной, титулованной своры, катавшихся, как сыр в масле, и их присных, и таких же оборотней, переметнувшихся к врагам!
Выходит, ты, Дато-Сандро, поганее поганых, подлее подлых и таким тебе пребыть в жизни и в памяти людской! Кто бы ни был, каким бы ни был,- продажный и есть продажный, мразь есть мразь! Мерзка плоть его, и мерзок прах его, смешавшийся с землей! И грешен он перед самой землей! Ибо в чем повинна земля, что ты, Дато-Сандро осквернил ее, опоганил смердящим духом своим! Осквернил ее алчбой и хищностью, пуще голодной волчицы! Лисьим нутром, линяя и меняя обличье свое - осквернил! Дьяволом, чертом стал - осквернил!
И, при таком размышлении, в сравнении с тобой - кто Хаджар? Гачаг Хаджар? Узница? Нет, и в заточении - она свободна! А он, Сандро, свободен - и заточен! 'Да, это я узник!'- метался и задыхался он в мире терзаний, не в силах прибиться к мирному, покойному берегу: и думы его попадали из одного вихря в другой. И этому запоздалому раскаянию, этим странным и незнакомым мыслям не было конца. И не было горше муки, и не было выше суда, чем неумолчный голос совести!
А тем временем за ним следили другие глаза, и он, догадываясь об этом, продолжал терзаться двойным гнетом, потерянный - продолжал искать себя. И эти скрытые для стороннего глаза терзания были порождены его собственным прозрением. Да, я вижу, эти зловещие тени. Да, господа, теперь вы пустили ищеек вслед за подозрительной ищейкой своей. И тем невдомек, может, чего ради они рыскают за мной. Сказано: рыскайте, вот и рыскают. Они не знают, что преследуют собственную свободу!.. Как и я, из-за которого их спустили с поводка! А завтра они сами попадут из разряда гонителей в разряд гонимых! Только так и бывает...
Глава пятьдесят первая
Угрызения совести не давали ему покоя ни днем, ни ночью. Суд ее продолжался. Он сам был на этом суде и обвинителем и судьей, и защитником своим, и суд шел негласный, за закрытыми дверьми,- в душе его. И, бывало, изнуренный, он валился с ног, где-нибудь на лесистом склоне, на окраине города, под кустом, в укромном уголке или в тени полуразрушенной древней крепости, валился пластом и забывался - но суд продолжался и преследовал его кошмарными видениями, и лицо его то яснело от мимолетного просвета, то снова затмевалось. Где бы он ни забывался сном, он просыпался в холодной испарине...
'Орлица Кавказа' - названье-то какое! - Ох, брат-грузин, ах, земляк, здорово же ты это придумал,- невольно дивился Дато.- Куда уж им, татарам, им, армянам, до такого красивого имени додуматься! - наивно воодушевлялся Дато.Черт тебя возьми! Ай да земляк! Встретить бы тебя - не грех бы и горло промочить, рог осушить! Я, Дато, теперь тебя по-другому ищу, по-доброму. Я ищу тебя, брат, с открытой душой, с восхищенным сердцем, ищу, как истинного 'важу'! - продирался Дато сквозь клубок путаных мыслей, частокол укоров и сомнений - к твердому выбору.
'О, господи, прости меня, грешного! Прости и помилуй! - крестился он.Прости мои грехи, ради Христа, дай мне очиститься от скверны! Дай мне очиститься от корысти, от грязи тридцати сребреников, от дьявольского наущения и обрести первозданную чистоту! Дай мне вернуться в лоно народа своего, чтобы я ощущал себя плоть от плоти и кровь от крови его! Дай мне ощутить себя сыном Картли! Чтобы я мог смотреть в глаза ее сынов и дочерей, тех, кто освятил и благословил 'Орлицу Кавказа'! Дай мне искупить свою вину кровью, чтобы не запятнать имя рода своего и чад моих, и потомков, чтобы вернуть достоинство имени своему!..
И когда спросят у них: 'За что обрек себя на гибель ваш отец и отец вашего отца?' - они бы могли ответить: 'За честь свою и честь сограждан своих...'
Он, Дато, уже привык к негласному надзору, довлевшему над ним и во сне, и наяву, и на миру, и на пиру, но им, ищейкам, готовым при случае перегрызть друг другу глотку, был нужен другой человек по имени Сандро, его худший двойник, а он, Дато, все больше отдалялся от этой тени.
'Кто же такая эта 'Орлица'?., задавался он вопросом.- Мне, наверное,-толком не понять... Но ведь неспроста же молва о ней ходит, не зря чтят ее мои земляки, собратья... Не зря таким именем назвали ее! Не кто иной, а мои же земляки, грузины!.. Вскормленные молоком грузинской матери... гордые сыны гор Картли! Я хочу вернуться к вам... Пусть, ценой крови... жизни... но вернуться... вернуть себе имя истинного грузина - кавказца!
Чтобы меня, Дато, не могли сломить и согнуть никакие бури, никакие грозы и метели... Чтобы я взошел на седые вершины Казбека и услышал клич упоительной свободы... Взойти на вершины... Где реют орлы и орлицы...
'Орлица Кавказа'!..
Хвала тебе, крылатое имя!
Хвала тебе, неведомый грузин! Ты истинный сын моей земли. Ты не променяешь имя свое, как променял его я, ни за что. Ты не станешь гнушаться им! Как презренный холоп, не помнящий родства!
Я - Дато! Прочь, Сандро! Я - с вами! Я иду с вами, чтоб кровью заслужить искупление! Я паду в честном бою...
Не так, как вы пригрозили, ваше превосходительство!
Не нужен мне крест - ваша честь и мое бесчестье, крест, пятнающий грузинское имя мое, чернящий кровь мою.
'Орлица Кавказа'!
Я с теми всем сердцем, кто чтит тебя, 'Орлица'! Всем взроп-тавшим, прозревшим сердцем!
О, если б 'Орлица' оказалась дочерью земли моей! Но - это неважно, игит есть игит... Герой есть герой... где бы он ни был... какого бы ни был роду-племени...'
Черные тени-сыщики, приставленные к нему, похоже, учуяв перемену в нем, недоумевали и удивлялись. Что с ним? - думали они, не спуская глаз с Сандро. Следили за каждым его движением, не в силах проникнуть в тайну движений душевных.- Что нашло на него? Столько ходит-бродит, а устали не знает, мы с ног сбились, а он и в ус не дует, откуда только силы берутся? - ломали голову ищейки.- А не водит ли он нас за нос? Улучит момент - ив горы... А тогда ищи-свищи, оставит нас в дураках,- что мы скажем начальству? И
