Довольно трудно и долго...
- Хотите писать книгу?
- Не знаю... Сначала хочу собрать материалы, а там видно будет.
- У вас есть печатные труды?
- Пока - нет.
- Готовите?
- Обдумываю...
- С кого хотите начать? С тех, кто был за Гитлера? Или с противников?
- Тот, кто был за Гитлера, за него стоит и поныне, только молчит, дон Хосе. Гитлеризм - въедливая зараза... Примат национального, вседозволенность во имя торжества этого постулата, пьяное ощущение собственной исключительности... Щекочет нервы, слабым дает силу, бездарным - надежду на самовыявление.
- А вот я иногда думаю, дон Максимо: отчего мир столь часто оказывается зависим от бездарей?! Если у какого экономиста, историка, художника или поэта не ладится д е л о, так он рвется в политику... Первым это понял Цицерон. Надежнее всего остаться в памяти человечества, если будешь произносить речь в сенате, а не в суде: больше слушателей, да и каждое слово записывается десятками секретарей...
- Да, это так.
- Значит, вас интересуют немцы... Что ж... Попробуйте побеседовать с профессором Хорстом Зуле, че, он сбежал сюда от Гитлера... В сорок четвертом его квартиру подожгли молодые наци, с тех пор он редко выходит из дома, не преподает в университете, дает приватные уроки немецкого языка и истории - только аргентинцам. Он пытался разоблачать наци, знает немало, начните, пожалуй, с него... Но после того пожара он испугался, очень испугался, поимейте это в виду... Ну, а тот документ, который вы мне принесли из библиотеки, принадлежит перу моего доброго знакомца профессора Гунмана. Нацист он или нет, не знаю, но то, что компетентен в сборе фактов, - это бесспорно, могу написать рекомендательное письмо...
Хорст Зуле был мал ростом (метр шестьдесят от силы), приволакивал левую ногу (она была у него высохшая), - ступни до того крошечные, что носил детские сандалии.
Зуле не сразу открыл дверь; она была на цепочке из нержавеющей стали; долго расспрашивал, откуда приехал дон Максимо, дважды спросил, отчего дон Хосе не написал хотя бы несколько слов на визитной карточке, потом, наконец, смилостивился и пригласил Штирлица в маленькую квартирку на последнем этаже в доме на набережной пересохшей реки.
От пола и до потолка комната была заставлена стеллажами (самодельные, дерево плохо простругано, но довольно тщательно выкрашено масляной краской); стеллажи стояли и в коридоре; даже на кухне одна стена была отдана книгам и папкам с документами.
<Наверное, и в туалете у него лежат папки с вырезками, - подумал Штирлиц, - скорее всего вырезки из нацистской прессы; доктор, судя по всему, относится к типу людей, которые таят ненависть в себе, опасаясь ее выплеснуть; правду говорят лишь в кругах близких, да и то втихомолку, для собственного удовлетворения, получая высшее наслаждение от того, что познали истину; впрочем, они вполне искренне ненавидят ложь и варварство, честны перед собой, а кругом пусть все идет так, как идет: 'плетью обуха не перешибешь' >.
- Дон Хорст, я хотел бы...
- Не надо <дон>, - оборвал Зуле. - Просто <доктор>, не терплю выспренности...
- Простите, пожалуйста, доктор. Но дон Хосе сказал, что вы всегда высоко чтили традиции той страны, куда вам пришлось уехать с родины. <Дон> - это традиция.
- Что он еще вам рассказал обо мне?
- Еще он рассказал, что молодые наци разгромили ваш дом и сожгли библиотеку.
Зуле усмехнулся:
- Именно поэтому я и забрался на последний этаж.
- Не считайте это оптимальным вариантом. Если у вас остались враги, если здешние наци еще могут кусаться, к вам вполне можно забраться через чердак.
По тому, как глаза Зуле непроизвольно взметнулись к потолку, Штирлиц понял, что такую возможность доктор не очень-то допускал. <Надо закрепить, - подумал Штирлиц, - я должен стать ему нужным, такие люди ценят практическую сметку>.
- Мы можем осмотреть чердак вместе с вами, - предложил Штирлиц. Если, конечно, у вас есть ключ и фонарик.
- Ключ не нужен, там всегда отворена дверка, а фонаря я не держу.
- Свечу?
- Незачем смотреть, - тихо ответил доктор Зуле, - потолок тоненький, когда хозяин проверяет состояние водопроводных баков, мне кажется, что он может провалиться...
- Решетки на окна не хотите укрепить?
- Увольте. Я жил в стране, где решетки были повсюду, не только на окнах... За год Германию удалось обнести громадной, незримой решеткой, а еще через год решеткой - вполне эластичной, незаметной с первого взгляда опутали каждого немца... В конце концов, будь что будет, да и потом я практически не выхожу из дома, а мой сосед - прекрасный человек, шофер на грузовике, очень сильный и добрый... Да и потом наци теперь поджали хвосты, не посмеют...
- Они убеждены, что после разгрома вашей прежней квартиры все материалы, представлявшие для них какую-то опасность, уничтожены?
- А почему вы, собственно, думаете, что у меня есть такие материалы?
- Так считает дон Хосе.
- Сколько времени вы у него живете?
- Порядочно, - солгал Штирлиц. - Я занимаюсь проблемой нацизма. Не только в Германии, но и в Испании, Австрии, здесь, на юге нашего континента.
- Вы американец?
- Канадец.
- Воевали?
- Да. Именно поэтому и занимаюсь этой темой.
- Можно почитать ваши труды?
- Нельзя. Их нет. Я занимаюсь этой проблемой для того, чтобы подбросить работу нюрнбергским судьям... А поскольку, как и вы, я убежден, что нацизм не уничтожен, а затаился, чтобы восстать из пепла, свою работу целесообразнее держать вот здесь, - Штирлиц постучал себя по лбу, - чем хранить дома.
- Если они узнают об этом, ваша жизнь будет ежедневно и ежечасно подвержена опасности.
- Но ваша ведь не подвергается - после пожара?
- Потому что я после этого капитулировал. Они знали, что делали. Каждый приехавший из рейха напуган, до конца дней своих напуган, и ничто его не спасет от самой заразной и въедливой бациллы - страха.
- Вы не могли бы ответить на ряд моих вопросов, доктор Зуле?
- Нет.
- Вы даже не хотите знать, какие вопросы меня интересуют?
- Я понял, что вас интересует. Вы делаете благородное дело. Вы и обязаны его делать: демократии виноваты, что Гитлер пришел к власти. Вам и карты в руки - смойте позор с тех, кто спокойно смотрел, как преступник рвался в рейхсканцелярию, хотя одного вашего демарша перед Гинденбургом хватило бы, чтобы остановить мерзавца.
- Согласен, - кивнул Штирлиц. - Принимаю каждое ваше слово. Но и вы, немец, тоже виноваты в том, что Гитлер стал фактом политической жизни. Что вы, лично вы, сделали, чтобы он не стал канцлером? Бранили его в университетской столовой? Говорили друзьям, что карикатурный истерик мнит себя вторым Фридрихом? Или просто отмахивались: <Бред, такое невозможно, покричит и успокоится, мы слишком культурны, чтобы пустить его>? Что вы сделали, доктор?
- Я бранил его в университетской столовой, вы правы. А моя жена - она лежит в клинике, ей, слава богу, лучше - выступала против него на митингах и составляла прокламации... Она принадлежала к берлинской организации социал-демократов. Ну и что? Ах, как она честно и красиво выступала, д о н
