Катюшин глубокомысленно созерцал сейф.
– Про мужа своего Ирина Преториус ничего больше не говорила, не намекала ни на что? – спросил он наконец.
– Кроме того, что это страшный человек, не намекала ни на что. По-моему, больше и говорить-то ничего не нужно.
– Может, дорогой упоминала, что планирует тут на косе с кем-то встретиться? Ты вон в прошлый раз что-то про какие-то деловые переговоры плел, когда себя за ее шофера выдавал?
– Врал, выдумывал. – Чайкин поморщился. – Ну а что мне делать-то было? Вы меня прямо как мешком по башке трахнули – убита. Я и… Нет, ни о каких встречах она не говорила. Упоминала, правда, что здесь ее знакомая какая-то живет еще по Калининграду. Но я имени ее даже сейчас не вспомню.
– Значит, – сказала Катя, – когда вы так резко хлопнули дверью авто там, посреди дороги, у вас при всем этом не возникло впечатления, что это полный разрыв отношений?
– Да нет же, ну я же говорю, – Чайкин покачал головой, – мы оба просто вспылили, так уже бывало. Я знал, что она скоро отойдет. Она вообще не могла на меня долго злиться. Такой уж характер был. Порох! Поэтому я и решил пешком топать и искать эту проклятую гостиницу. Знал бы, что нарвусь на вас с вашими вопросами, – в жизни бы не стал. Пешком бы до Калининграда топал!
Допрос, видимо, подошел к концу. Это ясно почувствовали все. Катюшин что-то мурлыкал себе под нос. Катя прислушалась.
– «Летела пу-уля и чье-то сердце повстречала…» – Он достал из кармана кителя ключи. – «Спросила пуля: отчего ты так стучишь?» Мда… Ладно, хоть и туманно. В Кениг наш родной тебе, Чайкин, возвращаться сегодня я бы не советовал. И завтра тоже. И про стрип-шоу твое тоже, видно, забыть придется до тех пор, пока с муженьком, что рогами тебе ветвистыми обязан, все как-нибудь само собой не рассосется.
– Только не говори, что ты его посадишь, – презрительно хмыкнул Чайкин, – посадил один такой… Он с тобой и говорить-то не стал. Не счел даже нужным.
– Пусть Преториус с прокурором о грехах своей жены калякает, если хочет. – Катюшин протянул Чайкину ключи. – А тебе надо пока отсидеться, а то и правда отправит тебя бравая преториусовская гвардия на корм рыбам. Держи.
– Что это? – спросил Чайкин, беря ключи.
– Что-что, ключи от квартиры, от хатки моей родной. Эх, «летела пу-уля и чье-то сердце повстречала…» Найдешь легко – четвертый дом по улице Баграмяна – сразу от площади будет переулок, дом такой двухэтажный с синим забором. Хозяйке скажешь, что ты мой школьный приятель, а то нипочем в комнату не пустит. Поживешь эти дни у меня, раз тебя камера наша так насекомыми пугает.
Чайкин недоверчиво смотрел на ключи.
– Что, не по вкусу такая программа защиты свидетеля? – спросил Катюшин насмешливо. – Ну, дело твое. Я не настаиваю. Топай, Боря, в Кениг пешочком. Не рискуешь? Ну ладно. Вот что значит умный человек. В холодильнике что-нибудь поесть отыщешь. Чувствуй себя у меня как дома. Да, еще… если мой сосед по квартире, Дергачев, раньше меня явится, счеты с ним за вчерашнее не вздумай сводить. Во-первых, там у меня вся мебель хозяйкина, а во-вторых, Ваня все равно сильнее тебя.
Чайкин все еще колебался. На его лице Катя читала: «Эх, это ж надо так опуститься. Мне, самому Борису Чайкину!» Но выхода не было. И топать пешком в город на расправу местной мафии, видно, тоже не хотелось. Чайкин забрал ключи окончательно и бесповоротно.
– Ну и компашка у вас там сегодня к ночи соберется, – заметила Катя, когда Чайкин ушел.
– Сегодня футбол по российскому каналу показывают: «Спартак» – «Зенит». – Катюшин закурил. – А мы тут, на далекой западной границе, москвичей не сильно-то любим, детка. На этом, думаю, сегодня вечером за футболом все и поладим.
– И долго ты намереваешься его прятать?
– Пока прокуратура не решит, кому обвинение предъявлять в ее убийстве – мужу или любовнику. Ну зачем, скажи, мне этот Чайкин в бегах, в федеральном розыске? Нет уж, дудки, пусть он тут у меня под боком коптится, под моим присмотром, на моем участке. Поближе посадишь, радость моя, скорее возьмешь.
– А с допросом Преториуса, что, радость моя, ничего не вышло? – съязвила Катя.
Катюшин сразу поник.
– Я с ним как с человеком сначала хотел; то-се, примите наши соболезнования. А он сразу бульдозером попер – сунул мне в зубы разрешение от прокуратуры тело из морга забрать и машину. Я ему говорю: «Погодите, уважаемый, мне вас надо еще допросить, выяснить кое-какие детали. Вот, для начала, с молодым человеком ознакомьтесь, который с вашей женой был, говорит – ваш личный шофер». Как Преториус «чайку» эту нашу увидал – ты, Катя, не поверишь, – аж глаза у него на лоб полезли. Позеленел весь прямо. И мне так нагло: «Вы допрашивать меня тут не имеете никакого права, вы не следователь. Я только с прокурором говорить буду». Ну и все. Что, я его силой, что ли, должен был принуждать? А тут охрана его еще поднаперла. Барбосы! Я прям за «чайку» нашу даже испугался: замочат еще у меня в кабинете. Отвечай потом за него.
– А хвалился-то вчера, – поддела Катя. – Я да я, да я им очную ставку, да мужу в его честные глаза гляну… Что, поглядел? Так-то, не хвались, – она вздохнула. – И теперь, конечно, у нас нет никакой возможности проверить, где находился Преториус в момент убийства. Кстати, а что ваш патологоанатом говорит? Установил он точное время смерти Ирины Преториус?
– По заключению смерть наступила в промежутке между половиной первого и половиной третьего.
– Но это слишком расплывчатое определение.
– А других нет. Мы ее как раз с тобой в полтретьего и обнаружили. А зачем тебе такая точность до минуты?
Катя помолчала секунду, собираясь с мыслями.
