Темный инстинкт

мертва. Бумага, конечно, еще горела, но… Я же сказал, что когда эту бумагу швырнули в камни, немного не рассчитали – она застряла в решетке. Сначала прогорели щепки, стружки, и только когда занялись дрова, пламя охватило и бумагу и она начала тлеть с одного края, так что… Скажем, все начало происходить именно тогда, когда мы с тобой травили баланду на террасе, а все остальные сидели внизу. ОНА играла, потом пошла к телику. Передача началась без четверти одиннадцать. Кто-то пошел за ней. Кто?

– Новлянская тоже, между прочим, была наверху.

– Да, выходила не из своей комнаты. А там в ванне как раз бритва была, если только кто-то вместо Алисочки ее оттуда раньше не позаимствовал. Новлянская спустилась сразу после того, как стихла музыка – то есть стало ясно: Тихоновна покинула музыкальный зал. Алиса еще с лестницы могла видеть, что та направляется в гостиную.

– Но она не могла знать, что в гостиной никого нет.

– Открой дверь и убедись – только и всего. И тут же протяни руку к каминным щипцам. Всех дел на пять минут, при условии крепких нервов и жажды…

– Какой жажды?

– Жажды убить во что бы то ни стало.

– Но зачем?! – Мещерский стукнул кулаком по колену. – Зачем Новлянской было убивать аккомпаниаторшу? Зачем вообще кому-то в этом доме понадобилось мочить эту смешную Фрекен Бок?

– Вот мы и подошли к основе основ, – Кравченко швырнул окурок в кусты. – МОТИВ. С чего начали на убийстве Шипова, тем и кончаем здесь.

– Убийство Шипова можно при желании объяснить целым выводком различнейших мотивов. Мы с тобой только и делали все эти дни, что мотив выбирали: завещание – не завещание, деньги – не деньги, зависть, ревность…

– Ты же логик, Серега, ну? Тебе и карты сейчас в руки. Как это твоими словами: если по логике вещей, беря за основу предположение о том, что эти два убийства связаны напрямую, можно сделать вывод о том, что и мотивы убийств тоже напрямую…

– Вадя, умолкни, ради бога.

– Сигаретку дать? – спросил Кравченко после паузы уже совершенно иным тоном.

– Нет, спасибо. Не стоит сейчас балагурить.

– Ну, извини, это я от глупости.

– Я… – Мещерский сам дотянулся до пачки сигарет, валявшейся на плетеном диване. Кравченко, чуть помедлив, поднес ему огоньку, щелкнув зажигалкой. – Я как-то растерялся, что ли? Мне ее даже и не жаль совсем. И не любопытно. А вроде обидно, – он потер лицо ладонью. – Мне все казалось, что они живут лучше нас, чище, что ли, добрее.

– Кто «они»? Гении твои музыкальные?

– Такие люди, как Марина Ивановна, и те, кто их окружает. Ведь говорят – истинный талант на все накладывает свой отпечаток. И… «гений и злодейство две вещи несовместные» и все такое… Вернее, я не думал ни о чем подобном прямо, просто надеялся в глубине души. Верил. Мечтал.

– Все дело в том, что эта женщина, Серега, тебе очень нравится, – Кравченко вздохнул. – Задела она сердце твое. Не для койки, конечно, это чувство, но… сладкие грезы, смятение ума, надежды… Призрак Прекрасной Дамы. И возраст тут никакой не помеха. В этом одном вы с маленьким Шиповым схожи. Только у Жоржика природа его чувств к этой Даме иная. Но все равно – это как болезнь. Слава богу, не заразная, а то я бы с вами за компанию пропал. Ладно, лирика – лирикой, а убийства остаются убийствами. – Кравченко после секундной паузы полез в карман куртки и зашелестел бумагой. – Все дело в том, что эта новая смерть поломала всю схему.

– Выходит, схема-то все же имелась? Не слепо вы, Вадим Андреич, пальцем в небо тыкали? – грустно улыбнулся Мещерский.

– На вот полюбуйся, – Кравченко протянул приятелю помятый реестр загадок. Тот сначала полюбовался на нарисованных человечков, затем перевернул листок. Эти вот кособокие крестики-нолики были ему отлично знакомы. Еще в студенческие времена Кравченко взял моду готовиться к экзаменам (всегда в самую последнюю ночь) по такой вот дикой кладбищенской методике.

– Ну и?.. – Мещерский снова любовался на нарисованных уродцев. Тот, что со скрипичным ключом, показался ему симпатичным.

– Именно в такой вот затруднительной и неопределенной ситуации, с точки зрения логики… Ты зря, кстати, на меня, Серега, окрысился, когда я насчет взаимосвязи мотивов размышлял. Смотри-ка, – Кравченко извлек из кармана еще один мятый листок и черный фломастер и нарисовал три круга. Обозначил первый буквой С, пояснив, «Это Сопрано»; второй – буквой А: «Аккомпаниаторша». – Третий пока обозначать не будем, оставим про запас. Не дай бог, конечно, но… – Фломастер заскрипел, и «Сопрано» тут же ощетинился палочками, точно солнышко лучами. На конце каждой палочки появлялись буквы, обозначавшие (как с трудом догадался Мещерский) предполагаемые расхожие мотивы убийства: Наследство, Ненависть, Зависть, Ревность…

– А эн цифрой «три» что означает? – спросил Мещерский.

– Это, Серега, НЕ УСТАНОВЛЕННЫЙ пока что нами мотив.

– Ну и?..

– А теперь, не раздумывая, выбери из всего этого мутного многообразия тот, который, по твоему мнению, подходит и для убийства аккомпаниаторши, – предложил Кравченко, – ну-ка попытайся соединить два этих колобка.

– Пока подходит только НЕУСТАНОВЛЕННЫЙ. – Он продолжил лучик Н3 до круга с буквой А в центре.

– Так, есть такое дело! Одно убийство плюс второе убийство, а в сумме… не важно пока, что будет в сумме, а важно то, что от перестановки слагаемых сумма не меняется, так? – Кравченко оживился. – А что