Темный инстинкт

– Нет, – Мещерский покачал головой, – мы между собой.

– А правда, Григорий Иванович до неприличия похож на Альберто Сорди?

Мещерский пожал плечами:

– Да? Вам так кажется? Я что-то не заметил.

– Еще как похож! Сорди такой мужчина. Та-акой мужчина! Я с ним спала в Сан-Альбано.

– С кем? С Сорди? – Мещерский с большим интересом покосился на эту экстраваганточку. Итальянский актер староват, конечно, уже, но он – великий Сорди. А эта… Что ж, она все же с самой Зверевой в родстве. Братец ее все про высший круг речи толкал…

– Дура, – Новлянский скрипнул зубами. – Дура, заглохни!

– А что? – она пьяно рассмеялась. – Сорди сам из Рима. Из Трастевере – райончик такой Затибрье. Он сам рассказывал – мальчишками они ходили в один квартал на Порта-Портезе. Там была проститутка Стелла. Толстая, вот с такими грудями. Они платили ей, ну, что у мальчишек от мороженого и кино оставалось, а она задирала платье и показывала им. Трусов-то там и в помине не было, хи-хи! Он все это потом рассказал Феллини, а тот недолго думая вставил в «Восемь с половиной», и фильм приз получил. Там эта поблядушка Сарагиной зовется, ну помните, кадры-то знаменитые!

– Ты рехнулась, что ли? Думаешь, об этом сейчас надо говорить? Об этом?! О непотребстве твоем – когда в доме мертвец непохороненный?! – взорвался Новлянский.

От прежней холодности в нем и следа не осталось. И Мещерский отметил, что этот двадцатишестилетний парень, очевидно, по натуре своей крайне несдержан и только усилием воли приучил себя казаться внешне бесстрастным. А на самом деле страсти кипели под этой бескровной белесой оболочкой. Сейчас его словно прорвало визгливой истерической яростью. Только ярость эта была вызвана отнюдь не одним только оскорблением приличий, а чем-то иным, более серьезным.

– А о чем сейчас надо говорить, а? Пит, научи. Ну хочешь, поговорим о твоих любимых чешуекрылых? Хочешь? Он тащится от бабочек, – сообщила она Мещерскому, точно по великому секрету. А он в этот самый миг решил: кого именно напоминает ему сейчас Алиса – принца Гамлета. Да, да, белобрысого датского принца, впавшего в притворный идиотизм, беседующего с Полонием о торговце рыбой и его дочери. – У Пита в московской квартире – да и когда он в Цюрихе учился, там тоже – все стены были бабочками залеплены. Жуткая гадость – дохлые насекомые! И все – на булавках. А он с ними только-только не целуется. Ну же, Пит, не сверли меня глазками, лучше улыбнись. И скажи нам свое коронное: «Рот бабочки приспособлен к сосанию, а нижняя челюсть выгнута хоботком». – Она тоненько зашепелявила, передразнивая, потом засмеялась, потом испуганно прикрыла рот ладонью: – Ш-ш-ш, в доме-то покойник! В нашем доме – мертвец. Жил-жил и… Молчу. Продолжаю о бабочках. Пи-ит, ты лучше похвастайся, какие у тебя чешуекрылые в коллекции. Вид называется «Рыцари», а привезены с Филиппин, из Новой Гвинеи. Сколько он денег на них извел – уму непостижимо! Марина ему их даже на дни рождения дарила. И тут тоже. Тут, – она придвинула к Мещерскому раскрасневшееся лицо, вытянула губы трубочкой – словно та бабочка хоботок, – тут он тоже с сачком не расстается. Такой крутой беби и с сачком, представляете? Все ищет какого-то соснового бражника, который имеет обыкновение приклеивать свои яички, – она хихикнула, – к смоле на стволах. Вот и вчера утром ты ведь, Пит, тоже с сачком куда-то путешествовал? И ничегошеньки не заметил, нет? Так-таки и ничего?

Новлянский встал и отошел к роялю. Было видно, что он зол как черт.

– Что о тебе люди подумают? – процедил он. – Ты на себя в зеркало полюбуйся, на кого ты похожа, и подумай. Что чужие могут о тебе…

– Чужие? А теперь тут чужих нет, Пит. Тут теперь все свои, в доску. Родненькие. В одной мы ведь лодке, так, Сереженька?

Мещерский насторожился: она впервые назвала его по имени. Да еще так ехидно-ласково.

– Вот его наняли, чтобы он нашел убийцу кастрата, – Новлянская уколола Мещерского тонким пальчиком в грудь. – И его длинного приятеля тоже. Этого воображалу. Ты прекрасно, Пит, это знаешь. Говорю тебе, не делай таких жутких глаз! Что проку скрывать? Нам Майя всем ведь сказала: «Марина не успокоится, пока ЕГО не найдут».

«Ах карга старая, – подумал Мещерский. – Это она подслушивала, когда мы наверху говорили. Так вот отчего их всех на беседу со мной потянуло! И этих, и Корсакова. Они просто все про нас с Кравченко уже знают. Ну и дом, черт бы его побрал!»

– А нас всех милиция подозревает в убийстве, вот что, – торжественно изрекла Алиса. – Я сразу сообразила, как меня этот без погон, но явно человек в сером спросил: «А где вы находились с одиннадцати до двух часов?» Сразу сообразила. А псих, которого все вроде бы ищут… Собственно, а был ли мальчик, а?

– Свои соображения держи при себе. Никто тут в них не нуждается. И вообще… Что, что такое?! – Тон Новлянского резко изменился, потому что Алиса вдруг скорчилась от боли и схватилась за живот. – Что? Это, да? Я же предупреждал! Надо «Скорую» немедленно, надо… пока кровотечение не…

Но сестра его уже снова тряслась от смеха:

– Напугался? То-то. Вот умру, что ты будешь делать без меня, дурачок мой любимый? Пропадешь ведь!

– Идиотка пьяная. – Новлянский отвернулся, провел рукой по лицу. – Истеричка.

– А, слушай, брось. – Она сползла с дивана и на нетвердых ногах заковыляла к стеклянной двери на террасу. – Скучно с вами. О Сорди вы говорить не хотите, о бабочках не хотите, об убийстве тоже не хотите. Пойду я от вас, пожалуй. А… вы не видели Григория Ивановича? – спросила она капризно.

– Нет, – Мещерский с сожалением покачал головой.

– И я, представляете? С утра не видела. Он меня избегает. Я ему крайне неприятна, наверное, – она уже закрывала за собой дверь. Потом просунула в щель растрепанную голову. – А ты, Пит, учти: случись что со мной – ты про-па-дешь!

– И часто с ней такое? – сочувственно поинтересовался Мещерский, когда пьяная барышня лишила их своего общества.