– Да. Положим, убийца хотел сначала сделать так, как ему отчего-то вдруг приспичило: положить Шипова на колодец головой на восток. А тут кровища – у него ж яремная вена располосована, горло, ну и бросил все, не реализовав свою бредовую идею. Тело постепенно и сползло вниз.
– Выходит, убийца совсем и не собирался
– А тебе разве сразу, еще в тот осмотр, подобная мысль не приходила в голову? – хмыкнул Кравченко.
– Н-нет. Вы ж сами говорили – концы в воду.
– Мало ли кто чего говорит, Серега. Ты не всех слушай. Смотри, тут же за пять шагов уже видно, что колодец забит. Что, в эти, что ли, дырки труп просунешь? – Кравченко опустил руку в отверстие между стальными полосами. – Но дело даже не в этом. Сдается мне, что тот, кто убил Шипова, с самого начала вообще не собирался прятать тело, сбрасывать его.
– С чего ты взял?
– А с того, что всем в этом доме распрекрасно известно, что артезианский колодец заколочен давным- давно.
– Тогда зачем же убийца притащил тело сюда? Ну, впрочем, это еще как-то можно объяснить, – Мещерский оглядел поляну. – С глаз долой с дороги, за кусты. Но громоздить-то его тогда зачем? Что за нелепость? Столько усилий… Бессмысленный поступок, Вадя.
– Вроде бы бессмысленный. Вот почему они, – Кравченко мотнул головой в сторону города, – так вцепились в основную свою версию о причастии к этому убийству Пустовалова. Шабашника-то ведь тоже убили вроде бы бессмысленно. И лицо ему вроде без всякой на то надобности раскромсали.
– Вот мы снова, как по кругу, и приходим к исходной точке: убийца – Пустовалов.
– А тебе что, скучно от такого банального решения? Тайны нет, да? Не беспокойся. Если даже это и так, маньяка еще поймать надо, а в этом деле у Сидорова и конь не валялся. И к тому же… кто-то с этой
– Ты уже говорил о
– Что же?
– А это надо подумать. А может, вспомнить, – Мещерский вздохнул. – Вот твердят все – система, аналитический ум…
– Логика, – ехидно подсказал Кравченко.
– Логика – великая штука.
– Что-то новенькое. Моими словами заговорил.
– Люди хаоса мы, вот что. Бабка моя предсказывала: в следующем веке в мире воцарится хаос, – Мещерский сел на траву. – Не бедлам, нет, а некая упорядоченная бессмыслица.
Кравченко хлопнул приятеля по плечу:
– Выше нос, философ. Ты вот что мне лучше скажи: а что ты
– Они вроде бы жалели Корсакова.
– Вроде бы… Так. А еще?
–
– Так, – Кравченко снова кивнул. – А еще?
– Не знаю, но… – Мещерский запнулся. – Мне показалось… вернее, у меня возникло такое чувство, и я вдруг подумал – это общее, часть единого целого, что ли…
– Покороче и пояснее.
– Мне показалось: все мы ждем, кто станет следующим кандидатом на тот свет.
– По твоей любимой логике вещей, если все дело только в наследстве, следующей жертвой окажется Зверева.
– Я этого не сказал. И потом, разве ОН станет так рисковать? Торопливость в таком виде – это ж прямая дорога на нары.
– Ну, кто-то должен поторопиться, а то вдова возьмет и снова выскочит замуж, – хмыкнул Кравченко. – Любовничек-то вроде снова в чести.
– Нет, это не то, – Мещерский покачал головой. – Между Корсаковым и Зверевой уже… в общем, они… Думаю, мы ошибаемся. Там уже погасшие угли, одна зола. И потом, ты серьезно думаешь, что кому-то придет в голову снова влюбиться в такого вот истерика?
– У человека семья погибла, – Кравченко вздохнул. – И опять же по твоей логике вещей, мы должны стать к Корсакову более милосердными, что ли…
– Если он убил Сопрано из ревности с корыстью, Звереву ему убивать просто смысла нет. И кого-то другого тоже. Зачем? А ОНИ ЖДУТ. Понимаешь? И я тоже начал ждать, – Мещерский помрачнел. – Это как групповой психоз. В этом доме действительно новая гроза собирается.
– Мне это же Алиса сегодня говорила. Вредная она барышня для нас, Серега. Но выходит, тоже шестое чувство в ней шевелится, а может, прикидывается она. – Кравченко потер лицо ладонью. – Действительно