хаос грядет полнейший.
– А мы никаких мер с тобой не принимаем к защите…
– Кого? Ты мне имя назови, кого ты защищать рвешься. ЕЕ? Одну? – И Вадим с досадой отвернулся. – А может, мы все и накручиваем, – сам себя успокаивал Кравченко, – и ничегошеньки тут больше не случится. И психа нашего с топором Сидоров один на один в честном бою возьмет.
Мещерский не отвечал. Что толку злиться на Вадькины подначки? Он посмотрел на оранжевое солнце, клонившееся к закату – в тихие прозрачные воды озера. Вот и четвертый день позади, а ничего не сделано. И ясности никакой. Солнце в тучах тонет – к перемене погоды. Сентябрь, сентябрь… Скоро здесь дожди начнутся, потом и снег – север все-таки. Комплексную экспертизу когда-нибудь да проведут, с похоронами определятся, засыплют Сопрано землей пополам с песком, набросают на могилку цветов и… все уедут из этого дома. И тайна так и останется тайной.
– Мы тут всего четыре дня, – донесся точно издалека голос Кравченко. – А тут столько уже всего случилось, что по твоей, Серж, логике нам всем нужен ха-а-роший тайм-аут.
Но тайм-аута взять не пришлось. Напротив, лавина последующих событий обрушилась на дом у озера с такой стремительностью, что некоторые из его обитателей стали всерьез помышлять о бегстве из этого
Первым сигналом надвигающегося кровавого хаоса стали прогремевшие один за другим в ночи два выстрела.
А началось все около половины одиннадцатого. До этого без малого час, сразу после ужина, приятели провели на террасе в обществе Марины Ивановны. По ее настоятельной просьбе Мещерский рассказал все, чему стал свидетелем в паспортном столе и на обратном пути. От комментариев удерживался. Зверева тоже не задала ни единого вопроса. Когда Мещерской кончил, сказала всего одно слово:
– Спасибо.
И поднялась.
Они тоже поднялись.
– Если вас не затруднит, попозже посмотрите, как он там, – певица прятала глаза.
– Корсаков спит. Он пьян, – ответил Кравченко.
– Все равно. Посмотрите. Попозже… я волнуюсь за него. Он так переживает. – Она направилась к лестнице. – Надо воздухом перед сном подышать.
– Разрешите вас проводить? – Кравченко двинулся следом.
– Я хотела бы побыть одна. Я только до озера и обратно.
– Марина Ивановна, но уже слишком поздно. И потом, мы отвечаем в какой-то мере за вашу безопасность. Это наша работа.
– Простите, но я хочу побыть одна. – Зверева улыбнулась. – И пожалуйста, не ходите за мной инкогнито, как охранники за Сталиным. Даже его это выводило из себя.
– Раз вы не позволяете, мы не сделаем ничего против вашей воли.
– Спасибо, я и не сомневалась.
Когда она вышла, Мещерский шепнул:
– Тайное сопровождение клиента – это мысль. За Хозяином Берия по-пластунски ползал на Ближней Даче. Рискнем и мы, а,
Кравченко плюхнулся в кресло и вытянул ноги.
Около четверти одиннадцатого он постучался в комнату Корсакова, находившуюся в том же крыле, что и терраса, по соседству с комнатами Новлянского, Зверева и Шипова-младшего. Алиса обитала в мезонине с балкончиком, выходившем на скат черепичной крыши. Напротив ее дверей находилась ванная, прачечная и комната Александры Порфирьевны.
Корсаков спал на диване, одетый, до пояса укрытый клетчатым пледом. Забинтованная рука его покоилась на груди.
Возвращаясь к лестнице, Кравченко в коридоре натолкнулся на Зверева. Тот вышел из ванной – на щеках его еще белели клочья пены, он был почти голый, только полотенце запахнул на бедра. Кравченко с завистью отметил, что дубляжник действительно еще «мужик хоть куда» – мускулистый, холеный, подтянутый. Загорелая кожа – чистый атлас. Видимо, на уход за своим телом Зверев тратил уйму денег – на всех этих косметологов, массажистов, тренеров, на лосьоны и тренажеры, кремы и мужскую парфюмерию. Но при всем при этом бритва, которую он держал в руке, выглядела очень старомодно: станок из тяжелой нержавейки, сборный, а лезвие зажато между двух пластин. Кравченко удивил и столь допотопный бритвенный прибор в руках такого денди, и то, что денди вдруг задумал на ночь глядя скоблить себе физиономию. С чего бы это?
– Я думал, это Марина Ивановна к Димке заглянула, – сказал Зверев, придерживая левой рукой полотенце. – Она его проведать после ужина собиралась.
– Корсаков спит, а Марина Ивановна на прогулку ушла. Какая у вас бритва интересная, Григорий Иванович.
– Антикварная вещь, – Зверев усмехнулся. – А другие моя кожа не выносит. Какие я только не пробовал, все – дрянь. А это моя самая первая бритва, Вадим. Мне ее отец подарил, мне только шестнадцать исполнилось. Мы тогда летом на нашей даче жили в Малаховке. Я спал и видел себя этаким зрелым дядей – девочка мне одна жутко нравилась, а за ней дембель ухаживал. Вот такие усы себе отрастил, паразит. А я, в общем… – Зверев стер пену со щеки. – С тех пор эта бритвочка со мной всегда и везде. – Он развинтил станок и вытряхнул лезвие на ладонь. – Корпус – золингеновская сталь, довоенная еще. Отцу трофеем под Кенигсбергом от фрица досталась. А он мне передал. Только вот лезвия нынешние – мура мурой. Вы «Стейнхарпер» не пробовали, нет?
– Увы, – Кравченко развел руками. – А ваш отец музыкант был?
