Уже на ступеньках террасы Мещерский шепнул приятелю:
– А я уж приготовился на тебя любоваться: в боевой стойке, с «деррингером». А ты, брат…
– А я про него забыл, – Кравченко сплюнул, – вот такие, Серега, пирожки с котятами.
Глава 20
Поклонник дуче
Эта ночь, с одной стороны, тянулась как вечность, а с другой – промелькнула единым мигом. Мещерский часто вспоминал ее. Наверное, потому, что впервые наблюдал удивительную синхронность мыслей у таких непохожих созданий, как собственное «я» и «я» Вадима Кравченко.
Легли в доме над озером поздно – уже во втором часу. За окном поднялся ветер.
– Каждую ночь кросс сдаем, а? – изрек Кравченко. – Вот жизнь! Ну просто «дю-ра-сел» – непростая батарейка. На такого зайца розового становимся похожими, не находишь?
Мещерский промолчал.
– Это не мы, это он к ней в настоящие телохранители нанялся. Пристрелил четвероногого дружка, и рука не дрогнула… А пистолет Сидорову придется сдать, – Вадим заворочался, тахта скрипнула под его тяжестью. – Они тут все: Феллини, Феллини, только и слышишь… А помнишь, Серега, как у него в фильме псих забрался на дерево и орал «Хочу женщину!»? Ох, не зря дубляжник морду себе полировал…
Мещерский закрыл глаза, а когда открыл – вроде через секунду, – за окном уже плавала мутная утренняя мгла. От нее отделился темный силуэт. Мещерский приподнялся на локте и увидел… Сидорова.
Опер точно хмурое привидение восседал на подоконнике – брюки мокрые до колен и в грязи, от куртки нестерпимо несет намокшей кожей, волосы тоже мокрые, слиплись. Лицо усталое и серое, мешки под глазами. А к нижней губе прилепилась сигарета.
– Долго спишь, приятель, – Сидоров выпустил дым из ноздрей.
Из ванной появился Кравченко, он быстро куда-то собирался. Мещерский взглянул на часы: 6.15.
– Вы тут тир, говорят, открываете, – Сидоров тряхнул волосами. – Шутнички.
– Ты… ты как тут очутился? – от неожиданности Мещерский позабыл даже свою вежливую заносчивость.
– Переодеться во что-нибудь сухое найдете?
Кравченко кинул оперу свой свитер и джинсы. Тот спрыгнул с подоконника.
– Дождь ночью лил, – сообщил он, а потом добавил вроде бы в продолжение фразы: –
– Какого еще безногого? – не понял Мещерский.
Опер подхватил одежду и молча двинулся в ванную.
Кравченко рассказал приятелю о своей встрече с инвалидом-попрошайкой на рынке.
– А сегодня ночью его нашли на автобусной остановке. Шофер последнего автобуса обнаружил. Шурка всю ночь на осмотре места происшествия пробыл.
– А Пустовалов?! Его взяли?!
– Нет. Там снова дым коромыслом, он говорит, план «Сирена» ввели, да только проку с этих «Сирен».
– А откуда Сидоров про стрельбу знает?
– Я ему сам ночью позвонил. Ну да, сам. Только сдается мне, что еще раньше меня ему кто-то из охраны информацию выдал: везде у молодца свои люди. Он бы прямо ночью сюда заявился – с него станется, да не успел. Там, как видишь, новое ЧП.
– А для чего он приехал? Кто его сюда пустил?
– Приехал он за Шиповым, пистолетом и
– Она что, не ложилась?
Кравченко пожал плечами:
– Шурка говорит – встретил ее на террасе, воздухом она вроде дышала – бессонница, мол.
– А ты куда?
– Я поеду с ними в отдел. Пока с Пустоваловым все глухо. А если что будет – Шурку его орлы известят. У него там с начальством какие-то сложности.
– Какие еще сложности?
– Так, буркнул что-то, по матушке начальство послал. Вроде его от операции отстранили, вроде – нет, в общем, умалчивает и злится. Но я чувствую – что-то не гладко у него в смысле служебных внутриуставных отношений.
– Хватит зубоскалить! Нашел время.
– А что? Сам же спросил. Пока же он желает с нашим стрелком потолковать.
– В шесть утра?! Он что, тоже не спит?
– Его Тихоновна разбудила. Мы уже полчаса тут кантуемся, пока ты дрых беспробудно.
