Кадаль не увидел, просто он машинально улыбнулся в ответ обаятельнейшему в мире человеку и отчетливо понял, что сейчас умрет. Не успев даже нажать на спусковой крючок.
Вспышка перед самыми глазами, сталь звякает о сталь и... больше ничего не происходит.
«Нож, – доктор чувствовал, как по спине ползут липкие струйки пота. – У него был еще нож. Но почему он не попал в меня?»
Кадаль нашел в себе силы взглянуть в лицо начальнику охраны и понял, что тот удивлен не меньше его самого.
– Маленькая бестия... – с ненавистью, к которой примешивалось уважение, процедил сквозь зубы гулям-эмир. И секундой позже до Кадаля дошло: нож странной девочки успел раньше, ловчим соколом сбив в полете смертоносную птицу, выпущенную на волю милейшим господином Ташвардом!
Доктор никогда не предполагал, что такое возможно!
Начальник охраны, видимо, тоже.
«Убить меня ножом, свалить на девочку – и уже без помех избавиться от нее!» – промелькнуло в мозгу Кадаля за доли секунды, и руки сразу задрожали еще сильнее.
«В любом случае, гулям-эмиру не нужны свидетели».
Он чудом избежал смерти, но до занавеса еще было далеко.
Господин Ташвард сделал шаг к доктору. Сегодня у гулям-эмира наступила ночь шагов: быстрых и вкрадчивых, размашистых и коротеньких... всяких. Это был крайне осторожный, небольшой шажок, даже и не шажок вовсе, а безобидная попытка ногой попробовать дорогу перед собой.
– Не подходите! Я выстрелю! – взвизгнул Кадаль. Нервы доктора были на пределе. Незнакомый знобящий холодок быстро распространялся по руке, сжимавшей пистолет, подбираясь к груди.
– Так прямо и выстрелите? – на губах гулям-эмира снова проступила улыбка. – В безоружного человека? Чтобы увидеть, как его мозг, венец сотен веков эволюции, склизкими ошметками выплескивается...
Ощущение холода резко усилилось, рванулось вверх – и доктор Кадаль успел увидеть, как скачком приблизилось и поплыло, растекаясь по незримой плоскости, лицо господина Ташварда, рассеченное пополам узкой черточкой пистолетной мушки.
И пьяный ретушер зачертил кисточкой: крест-накрест, крест-накрест...
Он летел по стальному тоннелю, плавно следуя изгибающимся нарезам, и мощная волна тепла мягко давила в спину... нет, не в спину – потому что сейчас у него не было спины; зато волна действительно была, а там, впереди, сиял свет, к которому он стремился, зная, что скоро достигнет его, окажется снаружи – и вот тогда жизнь станет иной, превращаясь в жизнь вместо прежнего жалкого существования...
Вспышка!
Слепящая фотовспышка – и на мгновение лицо, оказавшееся перед ним, застывает, впечатанное в ткань бытия, в ткань его памяти вселенским фотографом; неведомый мастер хитро и довольно щурится, а в следующий миг все снова приходит в движение, но он уже там – ВНУТРИ!
Скользкие хвосты чужих мыслей, спешащих укрыться в запутанных лабиринтах иного сознания – но кое-что он все же успевает схватить, сбить влет, словно нож ножом: звон от сталкивающихся в воздухе стальных птиц, растерянность, страх – и еще один страх, ужас на лице маленького человечка с куцей бородкой, в руке которого пляшет...
Вспышка!
Одиночество, безмерное одиночество странника, потерявшегося среди бескрайней пустыни... нет, не так! – совершенно невозможное и безнадежное одиночество муравья, чей муравейник чудовищно далек, и там, в этой невообразимой дали, остались все его братья... нет, не братья – остался ОН САМ, осталось то, чем он был всю жизнь, и лишь исчезающе малая частица его ползет теперь по пустыне, бездумно и бесцельно, потерянная, раздавленная безжалостным каблуком – но все еще пытающаяся ползти...
«Ты не один! – попробовал крикнуть доктор Кадаль. – Я здесь, с тобой!» – песок забил горло, и лишь едва слышный стон раскатился над бескрайней пустыней; но муравей услышал этот стон, и потянулся к нему, пытаясь нащупать кричавшего, блеснуло металлическим отливом кроваво-красное тельце, и жадно ищущие усики ткнулись...
Вспышка!
Цифры! Это было очень важно – буквы и цифры! Он попытался их запомнить; он очень старался, огненными знаками выжигая в своем мозгу: 1-7-А-4-С... Жизнь! Нет, не спасение, всего лишь кратковременная отсрочка – она таилась за этими цифрами, которые стерегли ее, стерегли в...
Черная дырка ствола все ближе – но он не выстрелит, нет, он не сможет, и не только потому, что он мямля и трус, но и потому, что пистолет просто не станет стрелять, как не стрелял он перед этим – осталось два шага, всего два, один, второй... («Стоять! Не сметь! Не сметь, я говорю!») – два шага, а потом сбить хилую руку, войти в привычный захват: правая ладонь под подбородок, чуть сбоку, другая – на затылок, рывок, проворот... только тело почему-то становится ватным, ноги подгибаются, ладони не желают следовать вошедшему в плоть и кровь ритму, вязнут в сгустившемся воздухе, что-то не так, и мысли, мысли... но ничего, все равно я...
Вспышка!
Тепло металлических усиков, с благодарностью припадающих к ладони, тепло ребристой рукоятки, тепло наконец обретенного друга (друг? что такое друг?.. не важно...), который поддержит, защитит, спасет от этого невозможного, безумного одиночества – теперь он снова часть ЦЕЛОГО, он не одинок, но ЦЕЛОЕ в опасности! Скорее! Он не может потерять его снова! Он... это больно, я не хочу! Но другого выхода нет. Снова боль. Снова уничтожение части СЕБЯ – но части всегда жертвуют собой во имя ЦЕЛОГО, так было, и будет всегда, и так будет... сейчас, приятель, чье имя для меня не имеет смысла!
Да, сейчас!
Руки доктора Кадаля, хилые руки, не приспособленные к разрушению – впрочем, и к созиданию тоже – разом перестали дрожать. Не понимая, что он делает, доктор профессиональным движением коротко передернул затвор и, без размышлений или колебаний, надавил на спуск.
