– Зачем?
– Чтобы выжить самому. Ремесло воина – умная ярость.
– Да. Умная ярость. Чтобы убить – и выжить. И взять себе имущество убитого, или его женщину, или его коня – но не это главное. Главное – чтобы выжить самому. И поэтому сколько ни называй это убийство доблестью, умением, подвигом или подлостью, или еще чем – важно, что это тоже ремесло. Ему учат, им сохраняют жизнь, им отнимают жизнь, оно приносит пользу, им можно торговать, у него свои тонкости и навыки...
– Да, Чэн. Это ремесло. Как гончар делает горшок – так воин убивает.
– А когда гончар делает не горшок, каких множество, а вазу? Единственную в своем роде? Каких до него не делал никто и никогда?! Если он неделями ломает себе голову над формой завитка на середине ручки этой вазы – хотя житейской пользы от этого завитка никакой?!
– Это искусство, Чэн. Не ремесло, но – искусство. Не польза, но – радость.
– А если воину плевать на жизнь и на смерть, если нет врага и нет ярости, а есть он сам и его меч, и отблески движущегося просто так, без житейской цели и пользы клинка чертят в ночном небе диковинный узор, и ноги танцуют, не касаясь земли, а кисточка на рукояти описывает спираль, ведущую в бесконечность, и нет пользы, а есть радость, и ты – это меч, а меч – это ты, это мир, это небо и перехлестывающее через край бренной плоти сознание бессмертия...
– Это искусство, Чэн. Это мудрая радость творчества, когда мы равны Творцу. Это шаг от ремесла к искусству, это два берега одного ручья – умная ярость воина-ремесленника и мудрая радость воина-творца. Это шаг от Дикого Лезвия к Блистающему, от пользы к красоте, от тела к душе!
– Да, Единорог. Есть состояние боя – и состояние Беседы. Есть враг – и со-Беседник. Ярость схватки и радость творчества. Бушующее пламя и невозмутимая водная гладь. Гордый Масуд и мудрый Мунир, огонь и вода... И когда мы творим Танец Меча – мы впитываем в себя чужую ярость и гнев этого мира, но переплавляем их в себе, как руду в горне, и удары наши быстры, они кажутся смертоносными, и торжествующий крик решающего движения заставляет зрителей вздрогнуть и затаить дыхание...
– ...и мы уподобляемся смерчу, сметающему все на своем пути – но внутри мы спокойны и радостны, мы невозмутимы, и смерч наш никому не приносит вреда, ибо нет в нас злобы и гнева, они расплавлены и отлиты заново в форме Блистающего, и зрители...
– ...и зрители чувствуют это, потому что они такие же, как и мы, они способны со-чувствовать, со- переживать, быть со-Беседниками! А если нет...
– ...а если нет – они смотрят на нас со страхом и уважением, и помыслы убить нас умирают в них, не родившись... потому что огненные ручьи их злобы, их гнева и ярости влились в наше море, впитались в нашу душу, и бесследно растворились в нашем спокойствии...
Вот почему в Кабире не мог объявиться хромой табунщик-убийца! И злоба, и страх, и ярость – все это с рождения свойственно и человеку, и Блистающему, но нас с малолетства учат обуздывать эти чувства, перемалывать их на внутренней мельнице спокойствия, проходить путь от ремесла к искусству и, минуя кровавую битву, творить Беседу. А если мы молоды и еще не способны до конца постичь тайну сотворения воинского искусства – нам помогают другие, более мудрые, более спокойные, дальше прошедшие по Пути Меча. Все вместе, мы сделали этот шаг от орд Диких Лезвий и диких завоевателей к Блистающим и людям.
И этот шаг тоже был искусством.
А здесь, в Шулме, в нашем прошлом, ремесло по-прежнему остается ремеслом, умелое и быстрое убийство остается залогом собственного выживания, и боевая ярость кипит, не переплавляясь в душах неродившихся мастеров, и брызги этой лавы солоны и багровы...
Но тогда мы – мы, кабирцы, дети эмирата – неужели волею судьбы мы все отступили на шаг назад, попросту вернувшись к кровавому ремеслу?
Хороший вопрос.
Есть ли на него хороший ответ?
Я чувствовал, что ответ уже брезжит где-то на краешке моего сознания, и попытался ухватить его за вихор, не дать ускользнуть – и не дал.
Ответом была стена.
Стена, тупик, в который уперлись мы – и люди, и Блистающие эмирата. Мы отточили до почти немыслимого совершенства лезвия клинков и Мастерство Контроля; Беседы наши стали изящны и молниеносны, а мы сами – учтивы и беззаботны; мы наслаждались жизнью и своим искусством, мы забыли о истоках – грязных, кровавых, но человеческий ребенок тоже рождается в крови и стонах, а Блистающий – в огне и грохоте...
И мы действительно разучились убивать. Мы отсекли эту часть бытия – и я утверждаю, что это плохо, какими бы ужасными не показались мои слова. Потому что настал день, когда искусство столкнулось с насилием, и не смогло противостоять ему – мертвый Шамшер в пыли, моя отрубленная рука на турнирном поле, Друдл и Детский Учитель в проклятом переулке!
Чистое Искусство отвергло Ремесло, из которого когда-то родилось, потом попросту забыло о существовании предка – и поплатилось за забывчивость.
Тусклые и батиниты были неправы и правы одновременно; так же, наверное, как и мы.
А сейчас... сейчас мы умеем убивать. И умеем не убивать. Мы не всемогущи, и силам нашим есть предел, но мы способны выбирать, и дело не в ремесле и искусстве, не в жизни и смерти, а в выборе, который наш и только наш.
В свободном выборе.
В выборе между огнем Масуда и водой Мунира.
– Выбор... – задумчиво произнес Обломок, о котором я совершенно забыл, как и о том, что поглаживаю его рукоять рукой аль-Мутанабби. – Сделать шаг вперед, отказаться от ремесла и убийства, обретя искусство и радость... А если сделать еще шаг? От искусства – куда? Что – там? Там, где, быть может, все
