Похоже, Куш-тэнгри мог многое такое, о чем мы понятия не имели. И это в Шулме, в дикой Шулме, где жизнь не стоит и треснувшей чашки! Крылось в уменьи шаманском нечто, связанное с шагом от ремесла к искусству, с яростью и радостью, с выбором между Масудом и Муниром...
И Я-Единорог еще подумал, что дело, наверное, не в памяти, остроте зрения или каких-то особых навыках (хотя и в них тоже), а в состоянии души, позволяющем сливаться с происходящим. Мы ведь тоже в состоянии Беседы успеваем многое, чего в обыденной жизни и заметить-то не успели!
– Будем говорить, Куш-тэнгри? – спросил я.
– Будем, – еле заметно улыбнулся Неправильный Шаман. – Только завтра. С утра. Да?
– Да, – ответил Я-Единорог, и двинулся к Коблану, громыхавшему языком почище молота – отчего ориджиты работали если не лучше, то значительно быстрее.
Завтра – значит, завтра.
А завтра оказалось совсем рядом.
И таким же, как вчера – шатер, шаман, и я с Единорогом и Обломком
– Ты позволишь мне взглянуть на твое прошлое, Асмохат-та? – чуть ли не торжественно спросил Куш- тэнгри, усаживаясь напротив.
Нет, я не брал под сомнение возможности шамана. На его лице было написано, что он хочет не рассказ мой выслушать – а именно взглянуть. Самому.
Но стоит ли ему показывать?
– Стоит, – решительно заявил Единорог.
– Стоит, – согласился Обломок, злорадно сверкнув. – Нам скрывать нечего.
Я вслушался в это «нам», и мне стал ясен замысел Блистающих.
– Ну что ж, шаман, смотри, – я и сам внутренне усмехнулся, освобождая Единорога от ножен и протягивая его острием к Неправильному Шаману. – Так, что ли, это делается?
Куш-тэнгри, не поднимая глаз, протянул руку и неспешно сомкнул пальцы на клинке Единорога. Некоторое время ничего не происходило, я расслабился и пропустил тот момент, когда пытливо-мрачный взор шамана сверкнул навстречу мне подобно вороненой стали, и, проваливаясь во тьму, я успел крепче ухватиться за рукоять Единорога, и... и стать им.
Во тьме или при свете, здесь или нигде, вчера или завтра – один Меч встал спокойно против неба!
...Я знал, что Неправильный Шаман сейчас видит и чувствует то же, что и я. Но если я прекрасно понимал, что означает происходящее, и был к нему готов, то для шамана это было равносильно удару молотом.
И не одному удару.
Причем в самом прямом смысле слова.
Ведь сейчас я был Единорогом. И шаман видел прошлое – прошлое прямого меча, Блистающего из рода Дан Гьенов!
Он видел его рождение!
Вокруг полыхал огонь, вселенная неистово грохотала, я был раскален докрасна, и молот невидимого пока кузнеца-повитухи рушился сверху, раз за разом, сплющивая уродливые неровности, уплотняя мою плоть – и удары эти приятно-звенящей дрожью отдавались в рождавшемся теле, гибком, разгоряченном, юном, рвущемся жить!.. я рождался в огне и звоне, я выходил из горнила пламени, возбуждение все сильней охватывало меня, и сила ударов молота передавалась...
Испуганный крик расколол мир пополам – и через мгновение я, Чэн Анкор, вновь оказался в шатре Куш- тэнгри. Сам Неправильный Шаман неуклюже стоял на четвереньках – видимо, он упал вперед и едва успел опереться руками об пол, выпустив клинок Единорога. Как он при этом не порезался – а он не порезался – оставалось загадкой. Шаман изумленно смотрел на Единорога... на мою железную руку... и наконец наши взгляды встретились.
Без мрака и огня, просто, как и должны встречаться взгляды.
– Что... что это было? – прохрипел шаман. – Ад? Да?
– Прошлое, – честно ответил Я-Единорог. – Хочешь смотреть еще?
Но Куш-тэнгри, похоже, уже пришел в себя.
– Хочу, – твердо заявил он и, как показалось мне, без малейшего усилия и почти незаметно для глаза оказался сидящим на своем прежнем месте.
Он хотел смотреть.
– Ну что ж, смотри, – и я снова протянул ему Единорога.
На этот раз даже я – да что там я, даже Единорог не ожидал увидеть то, что возникло вокруг... что возникло в нас.
...Металл звенел о металл, кричали люди, бешено ржали кони, в горле першило от едкого дыма, и рука в латной перчатке, по локоть забрызганная дымящейся кровью, вздымала вверх тяжелый ятаган Фархад, который потом назовут иль-Рахшем, Крылом бури – и мощное лезвие, визжа от ярости, опускалось на головы врагов, рассекая шлемы и черепа, и скользил на плитах площади гнедой жеребец, а я, мятежный эмир Абу-т-Тайиб Абу-Салим аль-Мутанабби, все смеялся в порыве боевого безумия, и бежали оставшиеся в живых защитники Кабира, а за ними вдогон неслись воины на взмыленных...
Память. Память латной перчатки.
Восемь веков тому назад.
