Мы с ан-Таньей уселись за стол по соседству со старухой, который показался нам наиболее удобным. Почему – не знаю. Остальные столы на вид были точно такими же.
Пока удравший на кухню хозяин поспешно собирал нам ужин, старуха исподтишка разглядывала нас с неослабевающим интересом. Еще бы! Небось, у дряхлой сплетницы уже чесался закаленный в словесных боях язычок... Собственно, я бы и сам – месяца этак с три назад – увидев в харчевне человека в железном наряде, стоял бы столбом и пялился бы на него, забывая даже жевать.
А старушка жевать не забывала.
– Далеко путь держите, молодые господа? – осведомилась наконец она. Голос у бабки оказался под стать глазам – низкий и чистый, без старческой хрипотцы.
И чем-то неуловимым похож на голос эмира Дауда. Бред, конечно, но – чего в жизни не бывает?!
Я со скрежетом неопределенно пожал плечами. А Кос, которому явно понравилось чувствовать себя молодым господином в его сорок пять лет, бодро сообщил:
– В Мэйлань едем. Из Кабира.
– Попутчики, значит! – возрадовалась словоохотливая бабка. – Это хорошо, это чудесно... только я из Дурбана еду, по делам там была, а в Кабир не заезжала, нет, хоть и мечталось на столицу хоть одним глазком взглянуть, а вот не довелось, дела не пустили...
Какие такие у нее в Дурбане были дела и почему они не пустили ее в Кабир – об этом старуха умолчала. Или забыла сказать. Или попросту сочла свои дела недостойными внимания двух замечательных молодых господ. Или двух замечательных молодых господ сочла недостойными посвящения в свои замечательные дела. Или...
А, пошла она в Шулму вместе со своими делами! Не больно-то и интересно...
– Матушка Ци, – представилась между тем старуха, намекая тем самым на необходимость ответных действий с нашей стороны.
– Весьма рады знакомству, – вежливо улыбнулся Кос. – Кос ан-Танья из Кабира.
Я тоже улыбнулся, следуя примеру Коса, но улыбка вышла довольно кислой.
– Э-э-э... Чэн.
– Чэн Анкор, – машинально добавил обстоятельный Кос, а я мысленно пожелал ему убраться под седалище к Желтому богу Мо.
– Уж не из тех ли Анкоров вы, молодой господин, что зовутся Анкорами Вэйскими? Или вы из Анкор- Кунов? – аж прослезилась бабка, одновременно заглатывая здоровенный кусок лепешки с сыром. Я б таким куском сразу подавился бы и умер в мучениях. – Вот уж не ждала, не чаяла...
Тут, на наше счастье, появился хозяин с долгожданным ужином, прервав болтовню любопытной Матушки Ци, и мы с Косом принялись за еду – причем Кос принялся с завидным рвением и скоростью. Хозяин уважительно поглядел на ан-Танью и отошел, позвякивая висевшим на боку длинным кинжалом без гарды, вложенным в ножны багряного сафьяна с бронзовыми накладками.
Остаток ужина прошел в молчании. Потом мы поднялись в выделенную нам келью – родную сестру вчерашней – еще позже вышли проследить за обращением служителей с нашими лошадьми, выяснили, что лошади давным-давно распряжены и усердно хрупают овсом, и с чистой совестью вернулись в келью и сели играть в нарды.
Я выиграл у Коса восемь динаров.
А он мне их не отдал.
К этому времени успело стемнеть.
Совсем.
...Мы спустились во внутренний дворик караван-сарая, где было очень темно. Интересно, а чего я ожидал ночью и в неосвещенном дворе? Луна спряталась за случайное облако, лишь слегка присыпав светящейся пудрой верхний край своего временного убежища, и какие-то две нервные звезды подмигивали нам из-за глинобитного дувала.
Впрочем, особого освещения нам и не требовалось. Кос сразу же отошел к дувалу и сел спиной к нему, скрестив ноги и укрывшись плащом – темное на темном, недвижный валун у подножия сгустившейся ночи с двумя моргающими глазами-звездами.
Я свистнул ан-Танье и плавно бросил ему Сая Второго рукоятью вперед. Еще недавно я сказал бы: «Бросил сай», но теперь-то я знал, что Сай живой и говорить о нем следует, как о живом. Я бросил, услышал шорох Косова плаща – и все. Раз не было звука падения, значит, ан-Танья поймал Сая и положил рядом с собой.
Вот и пускай полежит.
Для начала я просто походил по дворику туда-сюда, поднимая и опуская руки, наклоняясь в разные стороны, передвигаясь то боком, то вприпрыжку – короче, привыкая к новому ощущению тела, заключенного в доспех
Затем я упал. Полежал. Встал. Снова упал. Перекатился на левый бок... на правый... показал язык любопытным звездам и вскочил.
Неплохо, если для начала. Падаю шумно, но вполне прилично.
Я высоко подпрыгнул, приземлившись на колени, кувырком ушел вперед, застывая в позиции низкого выпада – и обнаружил обнаженного Единорога у себя в правой руке.
Мы ничего не сказали друг другу. Что значат слова для тех, кто способен слиться воедино теснее объятий влюбленных, ближе матери и ребенка в ее чреве, неразрывнее двух смертельных врагов, сцепившихся в решающей схватке?! Язык Единорога – язык Блистающих – был ближе к тому, что переполняло нас обоих, но и он не годился для выражения очищенных от рассудочной шелухи чувств и спрессованных в мгновенный взрыв движений.
