– Скучно, – прошелестел я, почти ложась рядом с Чэном на паркетный пол. – И жарко...
– Понятное дело, – с видом знатока отозвался из-за пояса Обломок. – Аудиенция, однако... это вам не на базаре сплетнями обмениваться!
– Ладно вам, – вслух бросил Чэн. – Будем ждать и помалкивать.
– Будем ждать и помалкивать, – согласно повторил я. – Будем ждать...
– А помалкивать не будем, – добавил Обломок.
Я не сразу почувствовал движение за левым, бледно-лиловым занавесом с вышитыми на нем павлинами. Сперва я услышал голос. Вернее, два голоса. Два высоких, изысканно-звенящих голоса, говоривших с интонациями, которых я ни разу не слышал в Кабире.
– Помалкивать не обязательно, Высший Дан Гьен. Помалкивать совершенно не обязательно, – сказал первый голос с еле заметной усмешкой. – И даже наоборот...
– Чувствуйте себя, как дома, – сказал второй голос. – Впрочем, Мэйланьский Единорог в Мэйлане везде и всегда дома, где бы он ни находился.
– И я везде и всегда, как у себя дома, – начал было нахальный Обломок, но осекся, когда занавес неожиданно разошелся в разные стороны.
– И даже лучше, чем дома, – неожиданно закончил Дзю.
Это были Эмейские спицы Мэйлань-го. Миниатюрные, не более двух длин ладоней, острые, как игла, и чуть сплющенные посередине, они были украшены праздничными платками алого шелка с серебристым шитьем, продетыми в их центральные кольца. В последний раз я видел таких стройных красавиц век тому назад. Ну чем мог заинтересовать юный глупый Единорог – и даже тогда еще не Единорог, а меч, носивший детское имя Стебель-под-ветром – этих (ну пусть не именно этих!) надменно-порхающих владычиц душ и помыслов большинства Блистающих из семейств легких Прямых мечей?! Ах, юность, юность...
Чтобы скрыть смущение, я глубже ушел в Чэна – да нет, я просто нырнул в него! – и уже глазами Чэна-Меня более спокойно посмотрел на обеих Эмейских спиц, а потом – на Юнъэр Мэйланьскую.
«Ушастый демон У! – думал Чэн-Я. – Любой нормальный мужчина – а я нормальный мужчина, и не одна только Чин может подтвердить это – при виде правительницы Юнъэр просто обязан потерять на некоторое время дар речи! И взамен приобрести глупую улыбку и собачью преданность во взгляде. Нет, конечно, она отнюдь не ослепительно прекрасна и тому подобное – а я не влюблен в нее, чтобы приписать ей все эти достоинства – но воистину это самая женственная из всех виденных мною женщин... сама Мать Плодородия, символ темного начала...»
Я понял, что прятаться некуда. Чэн-Я мог совершенно спокойно смотреть на кокетливо вертевшихся Эмейских спиц, но не мог равнодушно видеть госпожу Юнъэр; зато Я-Чэн рассматривал госпожу Юнъэр разве что с легким интересом, но зато две хрупкие спицы...
Что делать?!
«Что делать?! – думал Чэн. – Нет, я не стану описывать эту гибкую талию зрелой, но не начавшей полнеть женщины; талию, отягченную бедрами танцовщицы из храма Яшмовых фей... и не стану я описывать ее легкую уверенную походку, и властно-ироничный взгляд, и...»
Я неожиданно пришел в веселое расположение духа и неслышно засмеялся.
«Проклятье! – выругались мы оба, но уже с изрядной долей юмора. – Нет, я – оба наших “я” – не стану все же вообще ничего описывать, а лучше буду думать о Чин и Волчьей Метле, и о том, что наши сверстники в Кабире давно имеют по две, а то и по три жены...»
Нет, лучше мы вообще ни о чем не будем думать.
Совсем.
– Будете молчать, – предупредил меня Обломок, – я начну первым. И тогда не обижайтесь...
Это отрезвило нас почище ведра холодной воды (на Чэна) и удара Гвениля (по мне). Достаточно было лишь представить себе возможную галантность нашего Обломка и его манеру вести светские беседы, чтобы сказать вслух хоть что-нибудь, не давая это сделать Дзюттэ.
Чэн поспешно вскочил, с грохотом опрокидывая скамеечку и роняя жаровню – последняя, к счастью, была холодной, иначе не миновать пожара – а я вылетел из ножен в изысканном салюте, перерезав по дороге какую-то планку ближайшей к нам шторы; планка оказалась опорной, и штора, скособочившись, чуть не брякнулась на пол.
Следующая же фраза Эмейских спиц привела меня в ужас.
– А вы совсем такой, каким мы вас себе представляли, – хором заявили спицы, и их центральные колечки, в которые были продеты пальцы Придатка... в смысле госпожи Юнъэр, мягко звякнули. – Совсем- совсем такой... Можно?
«А вы совсем НЕ такой, каким я вас себе представляла, – отдались во мне слова Юнъэр Мэйланьской, услышанные Чэном. – Совсем-совсем не такой... гораздо мягче и в то же время мужественней. Наверное, так не бывает... и еще вы моложе. Можно?»
– Можно, – ответили мы, не совсем точно понимая, о чем идет речь.
Кончики спиц легко и нежно коснулись Чэновой груди, и шнуры верхних застежек марлотты опали вниз. Затем спицы скользнули по обнаружившемуся зерцалу доспеха, медленно обводя вязь вычеканенного двустишия-бейта, чуть посвистывая от соприкосновения с полированным металлом, задевая платками разошедшиеся в стороны полы марлотты... это было так по-женски, столь откровенное проявление любопытства...
И тут я уже почти совершенно успокоился. Доспеха они, понимаешь ли, не видали никогда! Потрогать им, понимаешь ли, захотелось! То мы с Чэном такие, как они, понимаешь ли, себе представляли, то не такие... Шулма их забери! Привыкли, небось, что от поклонников отбою нет... ну что ж, значит, будем поклонниками!
– Мне говорили, что я знатен, – отчетливо прозвенел я, описывая соответствующую этикету
