восьмерку, – но перед древностью рода Эмейских спиц Мэйлань-го бледнеет древность любых родов (это была неправда, но кто возьмется проверять правдивость лести?)! Я учился изяществу обхождения и благородному умению Беседовать, достойным истинного Блистающего, но перед вашей утонченностью и остротой ума, о повелительницы помыслов, тускнеют любые достоинства – если, конечно, они не принадлежат вам! Ну что, я могу считать себя прощенным за первую неловкость?
Правая спица поиграла со шнуром марлотты и, опустившись вниз, остановилась у рукояти Дзюттэ.
– А это, надо полагать, личный советник ятагана Шешеза фарр-ла-Кабир, Дзюттэ... э-э-э...
– Надо полагать, – довольно-таки невежливо прервал ее Дзю. – Дзюттэ Обломок, с вашего позволения! Только я не советник. Я – шут. Не верите? Ну хотите, пошучу? Могу даже вполне прилично...
– Жаль, – протянула левая спица.
– Что – жаль? – немедленно заинтересовался Обломок. – Что могу шутить вполне прилично? Тогда, опять же с вашего позволения, могу и вполне неприлично...
– Нет, не это, – хором ответили Эмейские спицы. – Жаль, что вы не советник. А то бы вы посоветовали Мэйланьскому Единорогу не расточать нам излишних комплиментов. Это мы слышим ежедневно, и для этого не надо уезжать из Мэйланя в Кабир, чтобы спустя сотню лет вернуться обратно.
– Зато я расточаю комплименты довольно редко, – вмешался я. – А в последнее время, знаете ли, вообще обходился без этого. Такое уж оно получилось, мое последнее время.
– Вот-вот, – усмехнулась правая спица. – Теперь вы больше подходите для той роли, которую вам приписывают во всем эмирате.
– Роль? Какая роль?!
– Роль героя. Сурового Блистающего древности, чудом попавшего в наше тихое и спокойное время.
Я еле сдержался. В наше тихое и спокойное время... вот Детский Учитель посмеялся бы, если бы услышал. Впрочем, он и при жизни был сдержанным, а смеющимся я его не видел вообще никогда.
– Вы сказали – в наше тихое и спокойное время, – я опустился в ножны и говорил теперь тихо и невыразительно. – Я до того сказал: в последнее время. Я не гожусь в герои древности, я не уверен, были ли в древности герои; я даже не уверен, были ли в древности Блистающие, осознающие, что они – Блистающие; я говорю банальные комплименты, но все это оттого, что я боюсь.
– Боитесь? – удивлению спиц не было предела. – Чего? Или – кого?
– Я боюсь, что наши слова сольются, и придется говорить: в наше тихое и спокойное последнее время. Вот этого-то я и боюсь.
– Меня зовут Аун, – после долгого раздумья сказала правая спица.
– А меня – Аунух, – добавила левая, и я вдруг снова остро ощутил всю мощь их обаяния.
Чэн сжал на моей рукояти железные пальцы.
– Нас ждет празднество, – то ли спросил, то ли утвердительно заявил он. – Еще одно празднество. А мне говорили, что это будет прием. Вдобавок официальный.
– Да, празднество, – о чем-то думая, небрежно ответила Юнъэр. – Это хорошо, что празднество; хорошо, что оно нас ждет; и хорошо, что вы такой, какой вы есть, Высший Чэн – вне зависимости от моих представлений о вас и вне зависимости от личины героя древности.
Я не расслышал, что говорили в этот момент Эмейские спицы, проворно сновавшие в ее пальцах, но наверняка они говорили нечто похожее.
– А почему это хорошо? – удивленно спросил Чэн-Я.
То, что ответила Юнъэр Мэйланьская и Эмейские спицы Мэйлань-го, совпало полностью.
– Потому что так мне (нам) будет проще объявить о нашей помолвке, – сказали они.
Когда они вышли отдать какие-то заключительные распоряжения, Дзю обратился ко мне с довольно- таки странной просьбой.
– Слушай, Однорог, – заявил он, – не сочти за труд... Ты не мог бы попросить своего Чэна, чтобы он описал мне эту... Юнъэр. Только обязательно вслух, а ты переведешь для меня. Ладно?
– Ладно, – недоуменно звякнул я, выходя из столбняка, в который меня повергло заявление спиц и Юнъэр, и сообщил Чэну о просьбе Обломка.
Чэн пожал плечами, но перечить не стал.
И он, и я понимали, что здесь дело нечисто. Предположить, что Обломок решил удовлетворить свое досужее любопытство, не расслышав последних слов спиц, или просто не придав им значения – ну уж нет, кто угодно, но только не Дзю...
– Ну, – начал Чэн, – невысокая такая, на полголовы ниже меня... чуть полнее, чем принято в Кабире, руки округлые и мягкие, пальцы двигаются легко и быстро, грудь Юнъэр... слушай, Дзю, ну не могу я так! Тебе же ее грудь – как мне твоя гарда! Чисто деловой интерес!.. грудь ему описывай...
– Не отвлекайся, – строго заметил Обломок, и Чэн-Я покраснел. – И гарду мою не тронь... в переносном, разумеется, смысле! А грудь... Так, о груди не надо, будем считать, что интерес у меня сугубо эстетический, и продолжим дальше...
– Лицо, – покорно продолжил Чэн-Я, – лицо... Ну, круглое у нее лицо, нос орлиный, глаза миндалевидные, мечтательные такие, но...
– Конкретнее! – возмутился Дзюттэ.
– Раскосые у нее глаза! – чуть не закричал Чэн-Я. – Раскосые, но большие и вытянутые! Проклятье!.. Рот маленький, чуть подкрашен, уши тоже маленькие, зато ресницы большие... Длинные ресницы! Желтый бог Мо тебя проглоти, Обломок несчастный!
