«Тогда ты прав, Дзю, – угрюмо подумал я. – Тогда ты прав...»
– Позвольте! – трезубец, не знакомый с повадками Обломка, был явно сбит с толка. – Если вы – герой, тогда...
– А что, вы считаете, что я не гожусь в герои?! – воинственно выпятил гарду-лепесток Дзюттэ.
– Да нет, что вы, – совсем растерялся бедный трезубец, – просто если вы – герой, то кто же тогда шут?
Обломок покосился на меня и, видимо, почувствовал мое похоронное настроение.
– А эта вакансия пока свободна! – громогласно объявил он. – Желающих прошу записываться у вот этого эстока! Прямо вдоль клинка...
Вернувшись в усадьбу, мы с Чэном молча обошли пруд, поднялись на второй этаж дома, забрели в первую попавшуюся комнату – она оказалась смежной с более обширными покоями, но нам в эту минуту было не до удобств – и тщательно заперли все двери.
Мы не хотели никого видеть.
Мы не хотели никого слышать.
Мы не хотели ни с кем разговаривать.
Мы ничего не хотели. Ничего и никого.
...Спал я плохо. Мне снилось, что я пересек Кулхан и сбежал в Шулму от всех, кто хотел меня убить, женить, поздравить, обругать, поговорить, нанять, счесть образцом, осудить за недостойные поступки... я сбежал от них всех в Шулму, чтобы утопиться в священном водоеме, но к водоему меня не пустили, а Желтый бог Мо, удивительно похожий на Коблана, но со свисающими до земли ушами, в которые он заворачивался на манер Чэновой марлотты... Желтый бог Мо – или Ушастый демон У?! – радостно подпрыгивал на месте и вопил ненатурально пронзительным голосом: «Женить его! Женить! Немедленно»... – а из водоема вдруг полезли гнилые, ржавые обломки убитых Блистающих, и я хотел проснуться, но не мог...
Чэн ворочался во сне и стонал.
Утром Чэн встал, протирая глаза, и отпер двери. Но выходить мы не стали. Чэн сел на ложе, я лег к нему на колени, скинув ножны; и вот так мы сидели и молчали.
Потом Чэн снова поднялся, переложив меня на изголовье, и ненадолго вышел. Вернулся он с листом пергамента, в котором я узнал пергамент Матушки Ци.
– Ю Шикуань, – пробормотал Чэн, поглаживая меня вдоль клинка. – Ю Шикуань, правитель Мэйланя, и его вдова Юнъэр Мэйланьская... Что ж тебя в Хартугу-то понесло, под оползень от такой жены, несчастный ты Ю?..
Чэн задумчиво покачал головой, спрятал лист в угловой шкафчик и вернулся ко мне.
В смежных покоях шумел Кос. Судя по издаваемым им звукам, он вбивал в стену новые крюки для Заррахида, сколачивал подставку для Сая и еще одну – для Дзюттэ, забытого нами во дворце и унесенного оттуда предусмотрительным ан-Таньей. Когда грохот, треск и немузыкальные вопли в адрес слуг, предлагавших свою помощь, пришли к завершению – Кос подошел к двери, ведущей в нашу комнату, постоял немного, вздохнул и удалился.
В неизвестном направлении.
А мы с Чэном все сидели – вернее, Чэн сидел, а я лежал – в каком-то странном полузабытьи, и мне казалось, что я могу провести вот так весь остаток своей жизни, и что Чэн всегда будет со мной, что он никогда не состарится и никогда не умрет, потому что... потому.
Мы сидели, лежали, молчали, а время – время шло...
...Через неплотно прикрытую дверь было слышно, как мои друзья переговариваются между собой.
– Чего это он? – недоуменно вопрошал Сай. – Молчит и молчит, и... и опять молчит! Обидели его, что ли?!
– Обидели, – коротко отозвался эсток.
– Кого?! – грозно заскрипел Сай, и я чуть не улыбнулся, слыша это. – Кто посмел обидеть Единорога?! Покажите мне его, и я...
– И ты заколешь его Придатка, – меланхолично подытожил Заррахид, – а его самого переломаешь в восьми местах и похоронишь в песках Кулхана.
– Женили его, Дан Гьенчика нашего, – после долгой паузы бросил Обломок непривычно уставшим голосом. – Не спросясь. Силой, так сказать, умыкнули... и Чэна, хоть он и железный, тоже женили. Обоих. Почти. Это в Беседе «почти» не считается, а тут... Герои, в общем, и красавицы. Традиция. И от судьбы не уйдешь. Сыграем свадебку, станет Единорог государственным мечом, Зарра при нем главным советником будет; ты, Сай, – шутом...
Сай пропустил выпад Дзю мимо лезвия. Кстати, а почему это Сай не знает о том, о чем, похоже, знают все от Мэйланя до Кабира? Ах, да... Сай же все празднество провел у Коса за поясом, а людские разговоры ему без моих разъяснений непонятны!
Я поудобнее устроился у Чэна на коленях, а он с грустной лаской еще раз провел по мне железной рукой – от рукояти до острия.
И мне почудилось, что рука аль-Мутанабби слабо дрожит.
«А ведь это то, о чем мечтал я кабирской ночью, – думал Я-Чэн. – Уехать подальше из кровавой кузницы Кабира, где ковалось страшное будущее-прошлое Блистающих и людей; уехать в тихий покой, жениться, Беседовать с равными и наставлять юнцов, которые восторженно ловят каждый твой взмах... и быть знатнее знатных, что сейчас мне и предлагается, а мое тщеславие почему-то молчит...»
«Да, тогда я мечтал о покое, – думал Чэн-Я, – и спустя мгновение судьба предложила мне бойню в
