— Со мной пойдёшь. Может, надо будет что-то перевести вживую.
— Думаете, они говорят на волапюке?
—
Милгрим отправился в душ и включил холодную воду. «Райз» пошёл сегодня не очень гладко. Мужчина посмотрел в зеркало. Не мешало бы подстричься.
Выпив стакан воды, он подумал: наступит ли время, когда можно будет глядеться в отражающие поверхности не только для того, чтобы не запустить свою внешность? В какой-то момент пленник попросту отказался видеть в них
За стенкой Браун кого-то вздрючивал и давал указания по телефону. Милгрим подставил запястья под холодные струи до тех пор, покуда не заломило мышцы. Потом закрыл воду и вытер полотенцем руки. Прижался к мокрой ткани лицом, воображая, как много незнакомых людей проделывали здесь до него то же самое.
— Да не надо мне больше! — донеслось из-за стенки. — Пусть будет меньше, но лучше. Заруби на носу, это не ваши грязные арабы. И здесь тебе не там. Это же операторы, обученные с нуля. Ты его уже упустил на чёртовой Канал-стрит. Если упустишь на Юнион-скуэр, тогда я не знаю, что сделаю. Понял? Не знаю, что сделаю.
Милгрим тоже не хотел бы этого знать, по крайней мере, в том угрожающем смысле, какой прозвучал в последних словах, однако сама ситуация возбудила его любопытство. Что за кубинский китайский? Что за нелегальные упростители, которые изъясняются на русском языке, а переписываются на волапюке, ютятся на безоконных чердаках на окраине Чайнатаун, носят “A.P.C.” и умеют играть на клавишных? К тому же, не грязные арабы, поскольку здесь нам не там?
Каждый раз, когда Милгрима одолевали сомнения, а желания расслабиться и насладиться мыслительным процессом не возникало, мужчина принимался бриться — если, конечно, условия позволяли, как, например, сегодня.
Операторы. Обученные с нуля.
Старик. Это он — Субъект.
Милгрим повесил полотенце на шею, бросил мочалку в раковину и включил горячую воду.
34.
Страна призраков
— «Эзейза», — произнёс Инчмейл.
— Это что?
— Аэропорт. Международный терминал Б.
Холлис позвонила ему на сотовый, прямо в Буэнос-Айрес. Какая разница, во что обойдётся подобная беседа.
— Когда прилетаешь, послезавтра?
— Нет, на день позже. До Нью-Йорка лететь далеко, но это же почти всё время на север. Даже странно: такой долгий путь, а часовые пояса не меняются. Я тут обедаю с другом, ужинать буду с кем-то из «Боллардов», а с утра вылетаю к тебе.
— Рег, я, кажется, влипла в историю с этим «Нодом».
— А мы тебе что говорили? Моя благоверная насквозь видит твоего нового дружка Бигенда. С той самой минуты, как ты назвала его имя, она без передышки ругается последними словами, одно хуже другого. Сегодня утром немножко оттаяла, сказала просто: «грязная свинья». Или наоборот, рассвирипела?
— Положа руку на сердце, сам он не показался мне таким уж мерзким, разве что машина безвкусная. Меня смущает другое — бешеные деньги, которыми заправляет Бигенд. Даже не знаю… Как будто встретила младенца-великана с чудовищно развитым интеллектом. Что-то в этом роде.
— Анжелина говорит, он ни перед чем не остановится, лишь бы утолить своё любопытство.
— Пожалуй. Только вот интересуют его такие вещи, которые мне не по вкусу. Чувствуется, Бигенд затевает какую-то игру, и она мне тоже не нравится.
— «Что-то в этом роде», «чувствуется»… Ты сделалась такой скрытницей.
— Знаю, — ответила Холлис и вдруг замерла, даже на миг опустила трубку: она вдруг поняла причину своей тревоги. — Но мы же
На том конце наступила полная тишина. То есть, тишина совершенная, настоящая, оцифрованная, без обычных фоновых помех, которые воспринимаются как должное при международных переговорах. Так человек, идущий по улице, не замечает неба.
— А, — протянул Инчмейл. — Ну да. Это я не учёл. Порой даже думаешь, с этим у нас всё хуже.
— Вот именно. И думаешь всё чаще.
— Хм. Тогда, значит, жду разговора с глазу на глаз. Я ещё не так силён в испанском, но вроде бы только что объявили мой рейс.
— Желаю хорошо долететь.
— Я тебе звякну из Нью-Йорка.
Холлис чертыхнулась и захлопнула телефон. Ей хотелось — и надо было — поведать Инчмейлу пиратскую историю Бигенда, рассказать о встрече с Бобби, об уехвашем белом грузовике и собственных ощущениях в связи с этими событиями. Рег непременно бы всё разложил по полочкам. Вряд ли что-нибудь прояснилось бы, просто сейчас не помешало бы обрести новую точку зрения. Инчмейл вообще отличался большой оригинальностью. Однако случилось нечто другое; Холлис вдруг ощутила, что пересекла некую черту, ступила на зыбкую почву.
Этот Бигенд со своим автомобилем, будто нарочно созданным для злодея из фильма про Джеймса Бонда; этот его недостроенный штаб управления под стать машине; эти бешеные деньги, это запредельное любопытство и вкрадчивые манеры, эта вечная готовность совать нос в чужие дела… Нет, история принимала опасный оборот, не иначе. Причём такой, какого Холлис и не представляла раньше. Если владелец «Нода» не врёт, он платит людям за сведения о секретных правительственных программах. «Война со страхом»[107], так её до сих пор называют? Чего-чего, а страху журналистка уже набралась с лихвой. Вот он, осколок ужаса, прямо в руке. Больше нельзя доверять своему телефону и паутине, протянувшейся от него по верхушкам жиденького подлеска из вышек сотовой связи, видных с любой магистрали, замаскированных при помощи нелепой искусственной листвы, кубистических папоротников и хвойных лап в стиле «Ар-Деко»; велика ли разница между этой, невидимой, сеткой и той, которую Бобби чертил у себя на полу неизвестно чем — то ли мукой, то ли мелом, спорами сибирской язвы, слабительным порошком для младенцев… Сплошь оцифрованная и прочее, телефонная паутина внимательно ловила каждое слово Холлис — а как же, ведь журналистка ухитрилась ввязаться в дела, в которые Бигенд любит совать свой нос. Бывают ситуации, когда подобные вещи становятся больше, чем реальностью.
Может, именно здесь и сейчас. Кто-то слушает. Или что-то.
Холлис подняла взгляд. Она стояла посреди кофейни «Старбакс», вокруг суетились посетители. Сравнительно мелкая рыбёшка из мира фотосессий, телевидения, музыки, компьютерных игр. В эту минуту никто из присутствующих не светился особым счастьем. Однако вряд ли кого-то из них зло коснулось вот так же явно, накрыв своей мрачной тенью.
35.
