Илья вышел на лоджию.
За клумбой, за кустами жасмина текла вечерняя дорога. Многоцветные ручьи тротуаров двигались с разной скоростью — три в одну сторону, три в противоположную, — людей там было мало, и Илья смотрел на них так, будто искал знакомое, чем-то родное лицо, которое сразу бы узаконило смутное чувство симпатии к этому городку, ответило взаимностью за весь Птичий Гам. Калий, соседи? Нет, не то. Они хорошие люди, но всё это не то, не то… Надобно чудо, вспышка, случайный луч!
И чудо явилось.
На крайней, самой медленной дорожке, показалась невысокая женщина. Она была в свободной рабочей куртке из дымчатого полиэфира и таких же брюках, смуглое лицо дышало покоем, а чуть горьковатая и отрешённая улыбка, с которой незнакомка прислушивалась к болтовне дочурки, как бы говорила: «Да, милая, да, моя девочка… Ты — умница, ты всё понимаешь. Но тебе пока не дано знать, какой это отчаянный труд — ждать».
То, что девочка — дочь Незнакомки, не вызывало сомнений: сходство было разительное. Остальное же Илья назвал бы даже не догадкой или предположением, а узнаванием. Он узнал, с первого взгляда ощутил, как дорог Незнакомке тот человек, чьё отсутствие окрасило её улыбку в горький цвет.
— Ты хоть поела, Кузнечик? — спросила женщина. Девочка что-то ответила, но Илья не расслышал что.
Серый ручей тротуара уносил его чудо, его Прекрасную Незнакомку, и ему вдруг безумно захотелось окликнуть её, остановить.
«Что ты ей скажешь, чудак? — одёрнул себя Илья. — Что тебе тридцать два, четверть жизни, и эту жизнь согревают только вангоговские подсолнухи? Что тебя поразила тайная музыка этой будничной фразы „Ты хоть поела, Кузнечик?“ — позабытой, из детства, там как-то слышанной, но не говорённой им ещё ни разу и никому. Или, может, скажешь, что Садовник без любви — слеп и глух и нельзя ему в таком случае даже подходить к чужой душе…»
Это были грустные мысли. От них, наверное, потяжелел взгляд, стал ощутимым — девочка вдруг оглянулась, помахала ему рукой.
Чудо кончилось.
Илья хотел отработанным методом самовнушения решительно подавить смятение чувств, но в последний момент передумал:
«Это моя боль и моя жалость. Без них, конечно, можно прожить. Но тогда я действительно буду глух и слеп… Поплачься, Илюшенька, поплачься. Это можно. Нельзя только отчаиваться. Кажется, так ты собираешься увещевать Анатоля?!»
САМОРОДОК
Занималось утро, и птицы приветствовали его приход. В открытое окно врывались щебет и свист, трели и рулады, а рядом, в саду, изредка вскрикивала какая-то и вовсе необыкновенная птаха: её стремительное «а-а-ах!» напоминало возглас восхищения.
Хор тоже ликовал.
«Ай Илья, ай молодец, — подумал Илья и прямо через окно выпрыгнул в сад. — Прожить в Птичьем Гаме месяц и только сегодня всё услышать… И всего один голос узнать. Нет, постой. Разве это дикий голубь?.. Ай Илья, ай молодец…»
Роса обжигала щиколотки, между деревьев витал лёгкий туман. Было так рано и так вольготно, что Илья, кроме обычного комплекса упражнений, выполнил ещё и свою произвольную программу по спортивной гимнастике. И хотя он дважды сбился, а на брусьях чуть вообще не сорвался, со спортивной площадки Илья ушёл с видом д'Артаньяна, только что вручившего королеве небезызвестные алмазные подвески.
Он возвратился в дом. Позавтракал, продиктовал электронному секретарю традиционный перечень поручений и решил отправиться на Днепр. Обживаться так обживаться!
Но не успел Илья пройти и десяти шагов, как над головой мелькнули красные «плавники». Двухместный гравилет — нарядный, новенький, с улыбчивым лицом Солнца на борту — опускался на площадку перед домом.
— Егор!..
Они обнялись и замерли на миг, затем Егор отступил в сторону. На подножке гравилета стояла стройная русая девушка. Илью поразило её лицо: удивительно чуткое, нежное и в то же время будто скованное неведомым ожиданием. Такое выражение лица, отметил он про себя, бывает у тех, кто к чему-то напряжённо прислушивается, ловит даже тень звука. Или у… слепых.
— Это Оля! — сказал Егор и просиял. — Пятое крыло Стрекозы, Это жена моя, Илюша.
«Господи, до чего же щедра жизнь! — подумал Илья, подавая руку гостье и помогая ей сойти на землю. — Она одаривает всех детей своих, только надо уметь разглядеть эти дары. И принять…»
— Я сию минуту раздобуду для вас свободный модуль. Или возьмите мой. Я так рад…
— Нет, нет! — Егор замахал руками. — У нас всего шесть дней, свободных. Мы летим в Сухуми. Представляешь, Оля сто раз писала о море, но ни разу… не видела его…
Он сбился на слове «не видела» и смущённо замолчал.
— У нас есть два контура поливита, — пояснила Ольга. — И одни глаза на двоих. Это очень много. Целое богатство.
— Я тоже мог бы… — начал Илья, но тут же понял, каким нелепым покажется влюблённым его предложение, и перевёл разговор на другое: — Кстати, — поинтересовался он, — как вы со Славиком решили судьбу этой диковинной машины? Только не подумай чего: я сам провалил экзамен, поливит здесь ни при чём.
— Решит референдум. Мы пока предлагаем резко ограничить сферу его применения. Во всяком случае, это не игрушка. И, тем более, не развлечение.
— Спасибо, Илюша, — улыбнулась Ольга. — Ты не договорил, но я поняла. Спасибо! Нам хватит одних… Я и так устаю во время сеансов: стараюсь меньше двигаться, чтоб не потерять ориентацию. Непривычно всё это…
— Как твой подопечный? — вспомнил Егор.
— Анатоль? — Илья неопределённо повёл плечом. — Сложный случай. Почти месяц составлял психологический портрет. Думаю, пора браться за дело всерьёз.
— Можно? — Ольга осторожно шагнула к Илье, и её прохладные пальцы пробежали по его лицу. Мгновенно и неощутимо — будто ветер вздохнул.
— Вот и свиделись, — сказала она довольно. — А то Егор мне все уши о тебе прожужжал.
Он столько купался и нырял, что порядком устал от чередований зелёных глубин, где было прохладно и сумрачно, и раскалённого пляжа.
По дороге в город Илья зашёл в кафе «Таинственная сень» и выпил стакан пива. Пиво было густое и светлое, будто свежий мёд. Весёлый парнишка-программист, который обслуживал кафе, объяснил ему, что «сень» — трава с Медеи, состоит она чуть ли не из одних витаминов, и если её добавлять к ячменю, получается пиво, лучше которого нет во всех Обитаемых мирах.
Пешеходная тропинка заросла полевыми цветами. Рядом, за живой изгородью, текли разноцветные ручьи самодвижущейся дороги. Оттуда долетали голоса и смех, меж ветвей мелькали яркие женские платья. Здесь же было тихо и сонно, равномерно чередовались тень и солнечный паводок, а чуть дальше, на склонах холмов, облепленных молодым ельником, росла земляника.
Илья вошёл в город.
Он успел полюбить Птичий Гам, похожий больше на ландшафтный парк, чем на традиционный город. Единственное, что скрепляло его и что при большой доле воображения можно было назвать основой планировки, — так это белые кольца центров обслуживания да площади Зрелищ. Дома же располагались вокруг них совершенно произвольно, на разной высоте, и издали походили на грозди винограда. Такое сравнение, впрочем, показалось Илье не очень удачным. Автономные модули, из которых слагались дома,
